Отзыв о работодателе «департамент новых технологий» Добавлен: 04.02.11 14:16
Сфера деятельности: Услуги: Государственная служба, общественные организации
Страна: Россия
Адрес: Россия, г. Москва, Хорошевское ш., д. 82
Просмотры: 793
Всего отзывов: 9
Автор: Я возмущена (работал(-а) в компании и знает её изнутри)
Должность: Помощник рук-ля
Дата начала работы: Декабрь 2010 г.
Дата увольнения: Декабрь 2010 г.
Стартовая зарплата: $1600
Финальная зарплата: $300
Полезность отзыва: 24 - 1 = +23
Всего комментариев: 25
Положительные стороны компании
нет
Отрицательные стороны компании
ООО "Департамент Новых Технологий". www.dnt.ru
Очень красивый сайт и очень не красивая компания со множеством названий - ООО Химпромторг, ООО МакроСтройЛогистика. Даже не компания, а так... шарага, расположенная в подвале, где пахнет канализацией по адресу г. Москва, Хорошевское ш., д. 82.
Обещают горы золотые с рабочим графиком 9:00-19.30 + сб 10:00-16:00. Переработки до 21:00 нормальны. И люди соглашаются, денег ведь все хотят. Но в этой "конторе Никанора" их не получают.
Соблюдение ТК РФ - а что это такое? Трудовые книжки сотрудников валяются в сейфе не заполненные, ТД не оформляются, приказов по личному составу в природе не существует.
Выплата зпл два раза в месяц - да вы что? Как будут деньги, так и получите и не ждите, что получите ВСЮ сумму.
Неофициальный Руководитель это конторы Кардашев С.Н. послал Вас на ****? Не удивляйтесь, это у него норма при разговоре с сотрудниками.
Отчисления на Вашу будущую пенсию? Контора полностью черная, даже не серая.
Справка о доходах 2НДФЛ? Может быть и выдадут, но она недействительная, т.к. контора не платит налогов ибо подает в налоговую нулевой баланс, а значит, по данным ИФНС в ней НЕ ВЕДЕТСЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ!
Поток сотрудников огромный, т.к. люди по 1.5-2 мес не получают деньги и уходят. Соответственно, в делах полный завал и бардак. Но всегда приходят новые люди ибо зпл обещают в разы выше рыночных.
Приходят и уходят, не дождавшись обещанных денег. Уходят,хлопнув дверью и не получив того, что заработали.
И этой конторе это выгодно. Только на мне было сэкономлено 35 т.р.
Так что работа в этой фирме - потеря времени, денег и нервов.
В случае несогласия🙅 у вас всегда есть возможность опровергнуть отзыв😡, добавив комментарий к нему💩. А если вы замечали те же нарушения работодателя🤦, то можно поддержать автора🙌.
Так говорила в июле 1805 года известная Анна Павловна Шерер, фрейлина и приближенная императрицы Марии Федоровны, встречая важного и чиновного князя Василия, первым приехавшего на ее вечер. Анна Павловна кашляла несколько дней, у нее был грипп, как она говорила (грипп был тогда новое слово, употреблявшееся только редкими), а потому она не дежурила и не выходила из дому. В записочках, разосланных утром с красным лакеем, было написано без различия во всех:
"Если у вас, граф (или князь), нет в виду ничего лучшего и если перспектива вечера у бедной больной не слишком вас пугает, то я буду очень рада видеть вас нынче у себя между 7 и 10 часами.
Аннa Шерер".
-- О, какое жестокое нападение! -- отвечал, нисколько не смутясь такой встречей и слабо улыбаясь, вошедший князь с светлым выражением хитрого лица, в придворном шитом мундире, чулках, башмаках и звездах.
Он говорил на том изысканном французском языке, на котором не только говорили, но и думали наши деды, и с теми тихими покровительственными интонациями, которые свойственны состарившемуся в свете и при дворе значительному человеку. Он подошел к Анне Павловне, поцеловал ее руку, подставив ей свою надушенную и сияющую белизной даже между седыми волосами лысину, и покойно уселся на диване.
-- Прежде всего скажите, как ваше здоровье, милый друг? Успокойте друга, -- сказал он, не изменяя голоса, и тоном, в котором из-за приличия и участия просвечивало равнодушие и даже насмешка.
-- Как вы хотите, чтоб я была здорова, когда нравственно страдаешь? Разве можно оставаться спокойной в наше время, когда есть у человека чувство, -- сказала Анна Павловна. -- Вы весь вечер у меня, надеюсь?
-- А праздник английского посланника? Ныне среда. Мне надо показаться там, -- сказал князь. -- Дочь заедет за мной и повезет меня.
-- Я думала, что нынешний праздник отменен. Признаюсь, все эти праздники и фейерверки становятся несносны.
-- Ежели бы знали, что вы этого хотите, праздник бы отменили, -- сказал князь, по привычке, как заведенные часы, говоря вещи, которым он и не хотел, чтобы верили.
-- Не мучьте меня. Ну, что же решили по случаю депеши Новосильцева? Вы все знаете.
-- Как вам сказать? -- сказал князь холодным, скучающим тоном. -- Что решили? Решили, что Буонапарте сжег свои корабли, и мы тоже, кажется, готовы сжечь наши.
Князь Василий, говорил ли он умные или глупые, одушевленные или равнодушные слова, говорил их таким тоном, как будто он повторял их в тысячный раз, как актер роль старой пьесы, как будто слова выходили не из его соображения и как будто говорил он их не умом, не сердцем, а по памяти, одними губами.
Анна Павловна Шерер, напротив, несмотря на свои сорок лет, была преисполнена оживления и порывов, которые она долгим опытом едва приучила себя сдерживать в рамках придворной обдуманности, приличия и сдержанности. Каждую минуту она, видимо, готова была сказать что-нибудь лишнее, но, хотя она и на волосок была от того, это лишнее не прорывалось. Она была нехороша, но, видимо, сознаваемые ею самою восторженность ее взгляда и оживление улыбки, выражавших увлечение идеальными интересами, придавали ей то, что называлось интересностью. По словам и выражению князя Василия видно было, что в том кругу, где они оба обращались, давно установилось всеми признанное мнение об Анне Павловне как о милой и доброй энтузиастке и патриотке, которая берется немножко не за свое дело и часто вдается в крайность, но мила искренностью и пылкостью своих чувств. Быть энтузиасткой сделалось ее общественным положением, и иногда, когда ей даже того не хотелось, она, чтобы не обмануть ожиданий людей, знавших ее, делалась энтузиасткой. Сдержанная улыбка, игравшая постоянно на лице Анны Павловны, хотя и не шла к ее отжившим чертам, выражала, как у избалованных детей, постоянное сознание своего милого недостатка, от которого она не хочет, не может и не находит нужным исправляться.
Содержание депеши от Новосильцева, поехавшего в Париж для переговоров о мире, было следующее.
Приехав в Берлин, Новосильцев узнал, что Буонапарте издал декрет о присоединении Генуэзской республики к Французской империи в то самое время, как он изъявлял желание мириться с Англией при посредничестве России. Новосильцев, остановившись в Берлине и предполагая, что такое насилие Буонапарте может изменить намерение императора Александра, спрашивал разрешения его величества, ехать ли в Париж или возвратиться. Ответ Новосильцеву был уже составлен и должен быть отослан завтра. Завладение Генуей был желанный предлог для объявления войны, к которой мнение придворного общества было еще более готово, чем войско. В ответе было сказано: "Мы не хотим вести переговоров с человеком, который, изъявляя желание мириться, продолжает свои вторжения".
Это все было самою свежею новостью дня. Князь, видимо, знал все эти подробности из верных источников и шутливо передал их фрейлине.
-- Ну, к чему повели нас эти переговоры? -- сказала Анна Павловна по-французски, как происходил и весь разговор. -- Ну, к чему все эти переговоры? Не переговоры, а смерть за смерть мученика нужна злодею, -- сказала она, раздувая ноздри, поворачиваясь на диване и вслед за тем улыбаясь.
-- Как вы кровожадны, дорогая! В политике не все делается как в гостиной. Существуют предосторожности, -- сказал князь Василий с своею грустной улыбкой, которая была неестественна, но, повторяясь уж тридцать лет, так обжилась на старом лице князя, что казалась вместе и неестественною и привычною. -- Есть письма от ваших? -- прибавил он, видимо, считая фрейлину недостойною серьезного политического разговора и стараясь перевести его на другой предмет.
-- Но к чему повели нас эти предосторожности, -- продолжала спрашивать Анна Павловна, не поддаваясь ему.
-- А хоть бы к тому, чтоб узнать мнение Австрии, которую вы так любите, -- сказал князь Василий, видимо поддразнивая Анну Павловну и не желая выпускать разговор из шуточного тона.
Но Анна Павловна разгорячилась.
-- Ах, не говорите мне про Австрию! Я ничего не понимаю, может быть, но Австрия никогда не хотела и не хочет войны. Она предает нас. Россия одна должна быть спасительницею Европы. Наш благодетель знает свое высокое призвание и будет верен ему. Вот одно, во что я верю. Нашему доброму и чудному государю предстоит величайшая роль в мире, и он так добродетелен и хорош, что Бог не оставит его, и он исполнит свое призвание задавить гидру революции, которая теперь еще ужаснее в лице этого убийцы и злодея. Мы одни должны искупить кровь праведника. На кого нам надеяться, я вас спрашиваю? Англия с своим коммерческим духом не поймет и не может понять всю высоту души императора Александра. Она отказалась очистить Мальту. Она хочет видеть, ищет заднюю мысль наших действий. Что они сказали Новосильцеву? Ничего. Они не поняли, они не могут понять самоотвержения нашего императора, который ничего не хочет для себя и все хочет для блага мира. И что они обещали? Ничего. И что обещали, и того не будет. Пруссия уже объявила, что Буонапарте непобедим и что вся Европа ничего не может против него... И я не верю ни в одном слове ни Гарденбергу, ни Гаугвицу. Этот пресловутый нейтралитет Пруссии -- только западня. Я верю в одного Бога и в высокую судьбу нашего милого императора. Он спасет Европу!..
Она вдруг остановилась с улыбкой насмешки над своею горячностью.
-- Я думаю, -- сказал князь, улыбаясь, -- что, ежели бы вас послали вместо нашего милого Винценгероде, вы бы взяли приступом согласие прусского короля. Вы так красноречивы. Вы дадите мне чаю?
-- Сейчас. Кстати, -- прибавила она, опять успокаиваясь, -- нынче у меня будет очень интересный человек, виконт де Мортемар. Он в родстве с Монморанси через Роганов, одна из лучших фамилий Франции. Это один из хороших эмигрантов, из настоящих. Он очень хорошо вел себя и все потерял. Он был при герцоге Энгиенском, при несчастном святом мученике во время его пребывания в Этенгейме. Говорят, он очень мил. Ваш обворожительный сын Ипполит обещал мне привезти его. Все наши дамы без ума от не?-
го, -- прибавила она с улыбкой презрения, как будто жалела о бедных дамах, не умевших выдумать ничего лучше, как влюбляться в виконта де Мортемара.
-- Кроме вас, разумеется, -- сказал князь все своим тоном посмеивания. -- Я его видал, этого виконта, в свете, -- прибавил он, видимо, мало заинтересованный надеждой видеть Мортемара. -- Скажите, -- сказал он, как будто только что вспомнив что-то, и особенно небрежно, тогда как то, о чем он спрашивал, было главною целью его посещения, -- правда, что императрица-мать желает назначения барона Функе первым секретарем в Вену? Этот барон, кажется, ничтожная личность.
Князь Василий желал определить сына на это место, которое через императрицу Марию Федоровну старались доставить барону.
Анна Павловна почти закрыла глаза в знак того, что ни она, ни кто другой не могут судить про то, что угодно или нравится императрице.
-- Барон Функе был рекомендован императрице-матери ее сестрою, -- только сказала она совсем особенным грустным сухим тоном. В то время как Анна Павловна назвала императрицу, лицо ее вдруг представило глубокое и искреннее выражение преданности и уважения, соединенное с грустью, что с ней бывало каждый раз, как она в разговоре упоминала о своей высокой покровительнице. Она сказала, что ее величество изволила оказать барону Функе много уважения, и опять взгляд ее подернулся грустью.
Князь равнодушно замолк. Анна Павловна, с свойственною ей придворной и женской ловкостью и быстротою такта, захотела и щелкануть князя за то, что он дерзнул так отозваться о лице, рекомендованном императрице, и в то же время утешить его.
-- Кстати, о вашей семье, -- сказала она, -- знаете ли вы, что ваша дочь составляет наслаждение всего общества. Ее находят прекрасною, как день. Государыня очень часто спрашивает про нее: "Что делает прекрасная Елена?"
Князь наклонился в знак уважения и признательности.
-- Я часто думаю, -- продолжала Анна Павловна после минутного молчания, придвигаясь к князю и ласково улыбаясь ему, как будто выказывая этим, что политические и светские разговоры кончены и теперь начинается задушевный, -- я часто думаю, как иногда несправедливо распределяется счастие жизни. За что вам дала судьба таких двух славных детей (исключая Анатоля, вашего меньшого, я его не люблю, -- вставила она безапелляционно, приподняв брови), таких прелестных детей? А вы, право, менее всех цените их и потому их не ст\ите.
И она улыбнулась своей восторженною улыбкой.
-- Чего вы хотите? Лафатер сказал бы, что у меня нет шишки родительской любви, -- сказал князь вяло.
-- Перестаньте шутить. Я хотела серьезно поговорить с вами. Знаете, я недовольна вашим меньшим сыном. Я его совсем не знаю, но, кажется, он поставил задачей сделать себе скандальную репутацию. Между нами будь сказано (лицо ее приняло грустное выражение), о нем говорили у ее величества, и жалеют вас...
Князь не отвечал, но она, молча, значительно глядя на него, ждала ответа. Князь Василий поморщился.
-- Что вы хотите, чтоб я делал? -- сказал он наконец. -- Вы знаете, я сделал для их воспитания все, что может отец, и оба вышли дураки. Ипполит, по крайней мере, покойный дурак, а Анатоль -- беспокойный. Вот одно различие, -- сказал он, улыбаясь более неестественно и одушевленно, чем обыкновенно, и при этом особенно резко выказывая в сложившихся около его рта морщинах что-то такое грубое и неприятное, что Анне Павловне пришло на мысль: не очень, должно быть, приятно быть сыном или дочерью такого отца.
-- И зачем родятся дети у таких людей, как вы? Ежели бы вы не были отец, я бы ни в чем не могла упрекнуть вас, -- сказала Анна Павловна, задумчиво поднимая глаза.
-- Я ваш верный раб, и вам одной могу признаться. Мои дети -- обуза моего существования. Это мой крест. Я так себе объясняю. Чего вы хотите? -- Он помолчал, выражая жестом свою покорность жестокой судьбе. -- Да, ежели бы можно было по произволу иметь и не иметь их... Я уверен, что в наш век будет сделано это изобретение.
Анне Павловне не понравилась мысль о таком изобретении.
-- Вы никогда не думали о том, чтобы женить вашего блудного сына Анатоля? Говорят, что старые девицы имеют манию женить.
Я еще не чувствую за собой этой слабости, но у меня есть одна маленькая особа, которая очень несчастлива с отцом, наша родственница, княжна Болконская.
Князь Василий не отвечал, хотя со свойственной светским людям быстротой соображенья и памятью движением головы показал, что он принял к соображенью это сведение.
-- Нет, вы знаете ли, что этот Анатоль мне стоит 40 000 в год, -- сказал он, видимо, не в силах удерживать печальный ход своих мыслей. Он помолчал. -- Что будет через пять лет, ежели это пойдет так? Вот выгода быть отцом. Она богата, ваша княжна?
-- Отец очень богат и скуп. Он живет в деревне. Знаете, этот известный князь Болконский, отставленный еще при покойном императоре и прозванный Прусским королем. Он очень умный человек, но со странностями и тяжелый. Бедняжка несчастлива. У нее брат, вот что недавно женился на Лизе Мейнен, адъютант Кутузова, живет здесь и будет нынче у меня. Она единственная дочь.
-- Послушайте, милая Анет, -- сказал князь, взяв вдруг свою собеседницу за руку и пригибая ее почему-то книзу. -- Устройте мне это дело, и я ваш вернейший раб навсегда. Она хорошей фамилии и богата. Все, что мне нужно.
И он с теми свободными и фамильярными, грациозными движениями, которые его отличали, взял за руку фрейлину, поцеловал ее и, поцеловав, помахал фрейлинскою рукой, развалившись на креслах и глядя в сторону.
-- Подождите, -- сказала Анна Павловна, соображая. -- Я нынче же поговорю с Лизой, женой молодого Болконского. И, может быть, это уладится. Я в вашем семействе начну обучаться ремеслу старой девы.
II
Гостиная Анны Павловны начала понемногу наполняться. Приехала высшая знать Петербурга, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по обществу, в каком все жили; приехал дипломат граф З. в звездах и орденах всех иностранных дворов, княгиня Л., отцветающая красавица, жена посланника; вошел дряхлый генерал, стуча саблей и кряхтя; вошла дочь князя Василия, красавица Элен, заехавшая за отцом, чтобы с ним вместе ехать на праздник посланника. Она была в шифре и бальном платье. Приехала и известная как самая обворожительная женщина Петербурга молодая, маленькая княгиня Болконская, прошлую зиму вышедшая замуж и теперь не выезжавшая в большой свет по причине своей беременности, но ездившая еще на небольшие вечера.
-- Вы не видали еще, или -- вы не знакомы с моей тетушкой, -- говорила Анна Павловна приезжавшим гостям и весьма серьезно подводила их к маленькой старушке в высоких бантах, выплывшей из другой комнаты, как скоро стали приезжать гости; называла их по имени, медленно переводя глаза с гостя на тетушку, и потом отходила. Все гости совершали обряд приветствия никому не известной, никому не интересной и не нужной тетушки. Анна Павловна с грустным торжественным участием следила за их приветствиями, молчаливо одобряя их. Тетушка каждому говорила в одних и тех же выражениях о его здоровье, о своем здоровье и о здоровье ее величества, которое нынче было, слава богу, лучше. Все подходившие, из приличия не выказывая поспешности, с чувством облегчения исполненной тяжелой обязанности, отходили от старушки, чтоб уж весь вечер ни разу не подойти к ней. Человек десять присутствующих мужчин и дам разместились кто у чайного стола, кто в уголку за трельяжем, кто у окна; все разговаривали и свободно переходили от одной группы к другой.
Молодая княгиня Болконская приехала с работой в шитом золотом бархатном мешке. Ее хорошенькая, с чуть черневшимися усиками верхняя губка была коротка по зубам, но тем милее она открывалась и тем еще милее вытягивалась иногда и опускалась на нижнюю. Как это всегда бывает у вполне привлекательных женщин, недостаток ее -- короткость губы и полуоткрытый рот -- казались ее особенною, собственно ее красотой. Всем было весело смотреть на эту полную здоровья и живости хорошенькую будущую мать, так легко переносившую свое положение. Старикам и скучающим мрачным молодым людям, смотревшим на нее, казалось, что они сами делаются похожи на нее, побыв и поговорив несколько времени с нею. Кто говорил с ней и видел при каждом ее слове светлую улыбочку и блестящие белые зубы, которые виднелись беспрестанно, думал, что он особенно нынче любезен. И это думал каждый. Маленькая княгиня, переваливаясь, маленькими быстрыми шажками обошла стол с рабочею сумочкой на руке и весело, оправляя платье, села на диван, около серебряного самовара, как будто все, что она ни делала, было развлечением для нее и для всех ее окружавших.
-- Я захватила работу, -- сказала она, развертывая свой ридикюль и обращаясь ко всем вместе.
-- Смотрите, Анна, не сыграйте со мной дурной шутки, -- обратилась она к хозяйке. -- Вы мне писали, что у вас совсем маленький вечер, видите, как я одета дурно.
И она развела руками, чтобы показать свое, в кружевах, серенькое изящное платье, немного ниже грудей опоясанное широкою лентой.
-- Будьте спокойны, Лиз, вы всё будете лучше всех, -- отвечала Анна Павловна.
-- Вы знаете, мой муж покидает меня, он идет на смерть, -- продолжала она тем же тоном, обращаясь к генералу. -- Скажите, зачем эта гадкая война? -- обратилась она к князю Василию и, не дожидаясь ответа, обратилась к дочери князя Василия, к красивой Элен: -- Знаете, Элен, вы становитесь слишком хороши, слишком хороши.
-- Что за прелестная особа эта маленькая княгиня! -- сказал князь Василий тихо Анне Павловне.
-- Ваш обворожительный сын Ипполит до безумия влюблен в нее.
-- У этого дурака есть вкус.
Вскоре после маленькой княгини вошел толстый молодой человек с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Этот толстый молодой человек, несмотря на модный покрой платья, был неповоротлив, неуклюж, как бывают неловки и неуклюжи здоровые мужицкие парни. Но он был незастенчив и решителен в движениях. На минуту остановился он посередине гостиной, не находя хозяйки и кланяясь всем, кроме нее, несмотря на знаки, которые она ему делала. Приняв старую тетушку за самую Анну Павловну, он сел подле нее и стал говорить с ней, но узнав, наконец, по удивленному лицу тетушки, что этого не следует делать, встал и сказал:
-- Извините, мадемуазель, я думал, что это не вы.
Даже бесстрастная тетушка покраснела при этих бессмысленных словах и с отчаянным видом замахала своей племяннице, приглашая ее себе на помощь. Занятая до сих пор другим гостем, Анна Павловна подошла к ней.
-- Очень любезно с вашей стороны, мсье Пьер, что вы пришли навестить бедную больную, -- сказала она ему, улыбаясь и переглядываясь с тетушкой.
Пьер сделал еще хуже. Он сел подле Анны Павловны с видом человека, который не скоро встанет, и тотчас же начал с нею разговор о Руссо, о котором они говорили в предпоследнее свидание. Анне Павловне было некогда. Она прислушивалась, приглядывалась, помещала и перемещала гостей.
-- Я не могу понять, -- говорил молодой человек, значительно глядя через очки на свою собеседницу, -- почему не любят "Исповедь", тогда как "Новая Элоиза" гораздо ничтожнее.
Толстый молодой человек неловко выражал свою мысль и вызывал на спор Анну Павловну, совершенно не замечая, что фрейлине и вообще никакого дела не было до того, какое сочинение хорошо или дурно, а особенно теперь, когда ей столько надо было сообразить и вспомнить.
-- "Пусть прозвучит труба последнего суда, я предстану со своею книгой в руках", -- говорил он, с улыбкой цитируя первую страницу "Исповеди". -- Прочтя эту книгу, полюбишь человека.
-- Да, конечно, -- отвечала Анна Павловна, несмотря на то, что она была совершенно противоположного мнения, и оглядывала гостей, желая встать. Но Пьер продолжал:
-- Это не только книга, это поступок. Тут полная исповедь. Не правда ли?
-- Но я не хочу быть его духовником, мсье Пьер, у него слишком гадкие грехи, -- сказала она, вставая и улыбаясь. -- Пойдемте, я вас представлю кузине.
И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она возвратилась к своим занятиям хозяйки дома и продолжала прислушиваться и приглядываться, готовая подать помощь на тот пункт, где ослабевал разговор, как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению и примечает, все ли вертятся веретена. Как хозяин прядильной, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, так и Анна Павловна подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину.
III
Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели. Кроме тетушки, около которой сидела только одна пожилая дама с исплаканным худым лицом, несколько чужая в этом блестящем обществе, и еще кроме толстого мсье Пьера, который после своих бестактных разговоров с тетушкой и Анной Павловной молчал весь вечер, видимо, не знакомый почти ни с кем, и только оживленно оглядывался на тех, кто ходил и говорил громче других, -- общество разбилось на три кружка. В одном центром была красавица княжна Элен, дочь князя Василия, в другом -- сама Анна Павловна, в третьем -- хорошенькая, румяная и слишком полная по своей молодости маленькая княгиня Болконская.
Вошел сын князя Василия Ипполит, "ваш обворожительный сын Ипполит", как неизменно называла его Анна Павловна, и ожидаемый виконт, от которого сходили с ума, по словам Анны Павловны, "все наши дамы". Ипполит вошел, глядя в лорнет, и, не опуская лорнета, громко, но неясно пробурлил: "Виконт де Мортемар", -- и тотчас же, не обращая внимания на отца, подсел к маленькой княгине и, наклоняя к ней голову так близко, что между ее и его лицом оставалось расстояние меньше четверти, что-то часто и неясно стал говорить ей и смеяться.
Виконт был миловидный, с мягкими чертами и приемами молодой человек, очевидно, считавший себя знаменитостью, но, по благовоспитанности, скромно предоставлявший пользоваться собой тому обществу, в котором он находился. Анна Павловна очевидно угощала им своих гостей. Как хороший метрдотель подает как нечто сверхъестественно прекрасное тот кусок говядины, который есть не захочется, если увидать его в грязной кухне, так в нынешний вечер Анна Павловна сервировала своим гостям виконта как что-то сверхъестественно утонченное, тогда как господа, стоявшие с ним в одной гостинице и игравшие с ним каждый день на биллиарде, видели в нем только большого мастера карамболировать и вовсе не находили себя счастливыми от того, что виделись и говорили с виконтом.
Заговорили тотчас об убийстве герцога Энгиенского. Виконт сказал, что герцог Энгиенский погиб от своего великодушия и что были особенные причины озлобления Буонапарте.
-- Ах! Расскажите нам это, виконт, -- сказала Анна Павловна.
Виконт наклонился в знак покорности и учтиво улыбнулся. Анна Павловна сделала круг около виконта и пригласила всех слушать его рассказ.
-- Виконт был лично знаком с герцогом, -- шепнула Анна Павловна одному.
-- Виконт удивительный мастер рассказывать, -- проговорила она другому.
-- Как сейчас, виден человек хорошего общества, -- сказала она третьему, и виконт был подан обществу в самом изящном и выгодном для него свете, как ростбиф на горячем блюде и посыпанный зеленью.
Виконт хотел уже начать свой рассказ и тонко улыбнулся.
-- Переходите сюда, дорогая Элен, -- сказала Анна Павловна красавице княжне, которая сидела поодаль, составляя центр другого кружка.
Княжна Элен улыбалась; она поднялась с тою же неизменяющеюся улыбкой вполне красивой женщины, с которой она вошла в гостиную. Слегка шумя своею белою бальною робой, убранной плюшем и мехом, и блестя белизной плеч, глянцем волос и бриллиантов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой по тогдашней моде груди и спины и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту. Она как будто желала и не могла умалить своей красоты. "Какая красавица!" -- говорил каждый, кто ее видел.
Как будто пораженный чем-то необычайным, виконт пожал плечами и опустил глаза, в то время как она усаживалась перед ним и освещала и его все тою же неизменною улыбкой.
-- Мадам, я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой, -- сказал он, наклоняя с улыбкой голову.
Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что-либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла бриллиантовое ожерелье, поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и потом опять успокаивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен перешла и маленькая княгиня от чайного стола.
-- Подождите, я возьму мою работу, -- проговорила она.
-- О чем вы думаете? -- обратилась она к князю Ипполиту. -- Принесте мне мой ридикюль.
Княгиня, улыбаясь и говоря со всеми, вдруг произвела перестановку, и, усевшись, весело оправилась.
-- Теперь мне хорошо, -- приговаривала она и, попросив начинать, принялась за работу. Князь Ипполит перенес ей ридикюль, перешел за нею и, близко придвинув к ней кресло, сел подле нее.
Очаровательный Ипполит поражал своим необыкновенным сходством с сестрою-красавицей и еще более тем, что, несмотря на сходство, он был поразительно дурен собой. Черты его лица были те же, как и у сестры, но у той все освещалось жизнерадостной, самодовольной, молодой, неизменной улыбкой жизни и необычайной античной красотою тела; у брата, напротив, то же лицо было отуманено идиотизмом и неизменно выражало самоуверенную брюзгливость, а тело было худощаво и слабо. Глаза, нос, рот -- все сжималось как будто в одну неопределенную и скучную гримасу, а руки и ноги всегда принимали неестественные положения.
-- Это не история о привидениях? -- сказал он, усевшись подле княгини и торопливо пристроив к глазам свой лорнет, как будто без этого инструмента он не мог начать говорить.
-- Вовсе нет, -- пожимая плечами, сказал удивленный рассказчик.
-- Дело в том, что я терпеть не могу историй о привидениях, -- сказал он таким тоном, что видно было, -- он сказал эти слова, а потом уже понял, что они значили.
Из-за самоуверенности, с которою он говорил, никто не мог понять, очень ли умно или очень глупо то, что он сказал. Он был в темно-зеленом фраке, в панталонах цвета бедра испуганной нимфы, как он сам говорил, в чулках и башмаках. Он сел в самую глубину кресла против рассказчика, положил одну руку с кольцом и гербовой печатью перед собой на стол в таком вытянутом положении, что ему стоило, видимо, большого труда удерживать ее в этом положении, однако во все время рассказа он держал так руку. Другою рукой он держал лорнет в ладони и этою же рукой оправлял свою прическу кверху, придававшую еще более странное выражение его вытянутому лицу, и, как будто вспомнив что-то, начинал смотреть на свою выставленную руку с перстнями, потом на ноги виконта, потом весь оборачивался быстро и развинченно, как он и все делал, и долго пристально смотрел на княгиню.
-- Когда я имел счастье видеть в последний раз блаженной и печальной памяти герцога Энгиенского, -- начал виконт с изящной грустью в голосе, оглядывая слушателей, -- он в самых лестных выражениях говорил о красоте и гениальности великой Жорж. Кто не знает этой гениальной и прелестной женщины? Я выразил свое удивление, каким образом герцог мог узнать ее, не быв в Париже эти последние годы. Герцог улыбнулся и сказал мне, что Париж не так далек от Мангейма, как это кажется. Я ужаснулся и высказал его высочеству свой страх при мысли о посещении им Парижа. "Сударь, -- сказал я, -- бог знает, не окружены ли мы здесь изменниками и предателями и не будет ли ваше присутствие в Париже, как бы тайно оно ни было, известно Буонапарте?" Но герцог только улыбнулся на мои слова с рыцарством и отважностью, составляющими отличительную черту его фамилии.
-- Дом Конде -- ветка лавра, привитая к дереву Бурбонов, как говорил недавно Питт, -- сказал монотонно князь Василий, как будто он диктовал какому-то невидимому писцу.
-- Господин Питт очень хорошо выразился, -- лаконически прибавил его сын Ипполит, решительно поворачиваясь на кресле туловищем в одну, а ногами в противоположную сторону, торопливо поймав лорнетку и устремив сквозь нее свой взгляд на родителя.
-- Одним словом, -- продолжал виконт, обращаясь преимущественно к красавице княжне, которая не спускала с него глаз, -- я должен был оставить Этенгейм и узнал уже потом, что герцог, увлеченный своею отвагой, ездил в Париж, делал честь мадемуазель Жорж не только восхищаться ею, но и посещать ее.
-- Но у него была сердечная привязанность к принцессе Шарлотте де Роган Рошфор, -- горячо перебила Анна Павловна. -- Говорили, что он тайно был женат на ней, -- сказала она, видимо, испуганная будущим содержанием рассказа, который ей казался слишком вольным в присутствии молодой девушки.
-- Одна привязанность не мешает другой, -- продолжал виконт, тонко улыбаясь и не замечая опасений Анны Павловны. -- Но дело в том, что мадемуазель Жорж прежде своего сближения с герцогом пользовалась сближением с другим человеком.
Он помолчал.
-- Человека этого звали Буонапарте, -- произнес он, с улыбкой оглянув слушателей.
Анна Павловна, в свою очередь, оглянулась беспокойно, видя, что рассказ делается опаснее и опаснее.
-- Так вот, -- продолжал виконт, -- новый султан из "Тысячи и одной ночи" не пренебрегал частенько проводить свои вечера у самой красивой, самой приятной женщины во Франции. И мадемуазель Жорж, -- он помолчал, пожав выразительно плечами, -- должна была превратить необходимость в добродетель. Счастливец Буонапарте приезжал обыкновенно по вечерам, не назначая своих дней.
-- Ах! Я предвижу, и мне становится жутко, -- пожимая полными и гибкими плечиками, сказала маленькая хорошенькая княгиня.
Пожилая дама, сидевшая весь вечер подле тетушки, перешла к кружку рассказчика, покачав головою и улыбнувшись значительно и грустно.
-- Это ужасно, не правда ли? -- сказала она, хотя, очевидно, и не слыхала начала истории. На неуместность ее замечания и на нее саму никто не обратил внимания.
Князь Ипполит объявил быстро и громко:
-- Жорж в роли Клитемнестры удивительна!
Анна Павловна молчала и находилась в беспокойстве, не решив еще окончательно в своем уме, прилично или неприлично было то, что рассказывал виконт. С одной стороны -- вечерние посещения актрис, с другой стороны -- ежели уж виконт де Мортемар, родственник Монморанси через Роганов, лучший представитель Сен-Жерменского предместья, в гостиной будет говорить неприлично?сти, то кто же, наконец, знает, что прилично и неприлично?
-- В один вечер, -- продолжал виконт, оглядывая слушателей и оживляясь, -- Клитемнестра эта, прельстив весь театр своею удивительною передачей Расина, возвратилась домой и думала отдохнуть от усталости и волнения. Она не ждала султана.
Анна Павловна вздрогнула при слове "султан". Княжна опустила глаза и перестала улыбаться.
-- Как вдруг служанка доложила, что бывший виконт Рокрой желает видеть великую актрису. Рокрой -- так называл себя герцог. Он был принят, -- прибавил виконт и, помолчав несколько секунд, чтобы дать понять, что он не все рассказывает, что знает, продолжал: -- Стол блестел хрусталем, эмалью, серебром и фарфором. Стояли два прибора, время летело незаметно, и наслаждение...
Неожиданно в этом месте рассказа князь Ипполит произвел странный громкий звук, который одни приняли за кашель, другие за сморканье, мычанье или смех, и стал торопливо ловить упущенный лорнет. Рассказчик удивленно остановился. Анна Павловна испуганно перебила описание наслаждений, которые с таким вкусом описывал виконт.
-- Не томите нас, виконт, -- сказала она.
Виконт улыбнулся.
-- Наслаждение превращало часы в минуты, как вдруг послышался звонок, и испуганная горничная, дрожа, прибежала объ?явить, что звонит страшный бонапартовский мамелюк и что ужасный господин его уже стоит у подъезда...
-- Прелестно, -- прошептала маленькая княгиня, втыкая иголку в работу, как будто в знак того, что интерес и прелесть истории мешают ей продолжать работу.
Виконт оценил эту молчаливую похвалу и, благодарно улыбнувшись, хотел продолжать, когда в гостиную вошло новое лицо и произвело необходимую остановку.
IV
Новое лицо это был молодой князь Андрей Болконский, муж маленькой княгини. Не столько по тому, что молодой князь приехал так поздно, но все-таки был принят хозяйкой самым любезным образом, сколько по тому, как он вошел в комнату, было видно, что он один из тех светских молодых людей, которые так избалованы светом, что даже презирают его. Молодой князь был небольшого роста, весьма красивый, сухощавый брюнет, с несколько истощенным видом, коричневым цветом лица, в чрезвычайно изящной одежде и с крошечными руками и ногами. Все в его фигуре, начиная от усталого, скучающего взгляда до ленивой и слабой походки, представляло самую резкую противоположность с его маленькою, оживленною женой. Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них и слушать их ему было очень скучно, потому что он вперед знал все, что будет. Из всех же прискучивших ему лиц лицо его хорошенькой жены, казалось, больше всех ему надоело. С кислою, слабою гримасой, портившей его красивое лицо, он отвернулся от нее, как будто подумал: "Тебя только недоставало, чтобы вся эта компания совсем мне опротивела". Он поцеловал руку Анны Павловны с таким видом, как будто готов был бог знает что дать, чтоб избавиться от этой тяжелой обязанности, и щурясь, почти закрывая глаза и морщась, оглядывал все общество.
-- У вас съезд, -- сказал он тоненьким голоском и кивнул головой кое-кому, кое-кому подставил свою руку, предоставляя ее пожатию.
-- Вы собираетесь на войну, князь? -- сказала Анна Павловна.
-- Генерал Кутузов, -- сказал он, ударяя на последнем слоге зов как француз, снимая перчатку с белейшей, крошечной руки и потирая ею глаза, -- генерал-аншеф Кутузов зовет меня к себе в адъютанты.
-- А Лиза, ваша жена?
-- Она поедет в деревню.
-- Как вам не грех лишать нас вашей прелестной жены?
Молодой адъютант сделал выпяченными губами презрительный звук, какой делают только французы, и ничего не отвечал.
-- Андрей, -- сказала его жена, обращаясь к мужу тем же кокетливым тоном, каким она обращалась и к посторонним, -- подите сюда, садитесь, послушайте, какую историю рассказывает виконт о мадемуазель Жорж и Буонапарте.
Андрей зажмурился и сел совсем в другую сторону, как будто не слышал жены.
-- Продолжайте, виконт, -- сказала Анна Павловна. -- Виконт рассказывал, как герцог Энгиенский бывал у мадемуазель Жорж, -- прибавила она, обращаясь к вошедшему, чтобы он мог следить за продолжением рассказа.
-- Мнимое соперничество Буонапарте и герцога из-за Жорж, -- сказал князь Андрей таким тоном, как будто смешно было кому-нибудь не знать про это, и повалился на ручку кресла. В это время молодой человек в очках, называемый мсье Пьер, со времени входа князя Андрея в гостиную не спускавший с него радостных, дружелюбных глаз, подошел к нему и взял его за руку. Князь Андрей так мало был любопытен, что, не оглядываясь, сморщил наперед лицо в гримасу, выражавшую досаду на того, кто трогает его, но, увидав улыбающееся лицо Пьера, улыбнулся тоже, и вдруг все лицо его преобразилось. Доброе и умное выражение вдруг явилось на нем.
-- Как? Ты здесь, кавалергард мой милый? -- спросил князь радостно, но с покровительственным и надм
- "Eh bien, mon prince, Gênes et Lucques ne sont plus que des
apanages, des "pomestja" de la famille Buonaparte. Non, je vous
préviens que si vous ne me dites pas que nous avons la guerre, si vous
vous permettez encore de pallier toutes les infamies, toutes les
atrocités de cet Antichrist (ma parole, j'y crois), je ne vous connais
plus, vous n'êtes plus mon "verneyj rab", comme vous dites". Basta,
buon giorno, buon giorno! "Je vois que je vous fais peur..." [Ebbene,
principe, Genova e Lucca non sono altro, ormai, che appannaggi, feudi,
della famiglia Buonaparte. Vi avverto che se non mi dite che è la
guerra, se vi permettete ancora di attenuare tutte le infamie, tutte
le atrocità di quell'Anticristo (parola d'onore, ci credo), non vi
riconoscerò più, non vi considererò più mio amico, mio fedele schiavo,
come voi dite (...). Mi accorgo che vi faccio paura...]. (1) Sedetevi
e raccontate!
Così parlava nel luglio 1805 Anna Pàvlovna Scerer, damigella d'onore e
persona vicinissima all'imperatrice madre Màrija Fëdorovna (2) andando
incontro al principe Vassilij, personaggio importante e pluridecorato,
che giungeva per primo al suo ricevimento. Anna Pàvlovna tossiva da
alcuni giorni: aveva la "grippe", come diceva lei ("grippe" era allora
una parola nuova, usata molto raramente). Su tutti i bigliettini, che
quella mattina aveva inviato per mezzo di un lacchè in livrea rossa
era scritto indistintamente: ""Si vous n'avez rien de mieux à faire,
M. le comte" (oppure "mon prince"), et si la perspective de passer la
soirée chez une pauvre malade ne vous effraye pas trop, je serai
charmée de vous voir chez moi entre 7 et 10 heures. Annette Scerer""
[3. Se non avete niente di meglio da fare, signor conte (oppure: mio
caro principe), e se la prospettiva di trascorrere la serata con una
povera ammalata non vi spaventa troppo, sarò lieta di vedervi in casa
mia questa sera tra le sette le dieci].
- "Dieu, quelle virulente sortie!" [4. Mio Dio, che violenta
invettiva!] - rispose, per nulla imbarazzato da quell'accoglienza,
il principe in divisa di Corte, ricamata, con calze di seta e
scarpette con la fibbia, ornato di tutte le sue decorazioni e con
un'espressione sorridente sul viso volgare.
Egli si esprimeva in quel francese ricercato, nel quale i nostri nonni
non solo parlavano, ma pensavano, e con quelle intonazioni sommesse e
protettive che sono proprie di un uomo importante, invecchiato in
società e a Corte. Egli si avvicinò ad Anna Pàvlovna, le baciò la
mano, abbassò dinanzi a lei il cranio profumato e lucido e si sedette
tranquillamente sul divano.
- "Avant tout dites-moi, comment vous allez, chère amie?" [5.
Innanzitutto, ditemi come state, mia cara amica!] Tranquillizzatemi -
disse, senza mutare il tono della voce che, nonostante le convenienze
e l'espressione simpatica, lasciava trasparire l'indifferenza e
addirittura l'ironia.
- Com'è possibile star bene... quando lo spirito soffre? Come si può
in questi tempi essere tranquilli, se si ha un po' di sensibilità? -
rispose Anna Pàvlovna. - Spero che vorrete trascorrere qui la vostra
serata, vero?
- E' la festa dell'ambasciatore d'Inghilterra? Oggi è mercoledì. Devo
essere presente - rispose il principe. - Mia figlia verrà a
prendermi e mi accompagnerà...
- Credevo che la festa di oggi fosse stata rinviata. "Je vous avoue
que toutes ces fêtes et tous ces feux d'artifice commencent à devenir
insipides..." [6. Vi confesso che tutte queste feste e tutti questi
fuochi d'artificio cominciano a diventare noiosi].
- Se si fosse saputo che voi lo desideravate, la festa sarebbe stata
rinviata - disse il principe che per abitudine, come un orologio cui
si sia data la carica, ripeteva cose alle quali neppur lui pretendeva
che si credesse.
- "Ne me tourmentez pas. Eh bien, qu'a-t-on décidé par rapport à la
dépêche de Novosilzòv? Vous savez tout" [Non tormentatemi! Dunque, che
cosa è stato deciso a proposito del dispaccio a Novosilzòv? Voi sapete
tutto] (7).
- Che posso dirvi? - rispose il principe in tono freddo e seccato.
- "Qu'a-t-on décidé? On a décidé que Buonaparte a brûlé ses
vaisseaux, et je crois que nous sommes en train de brûler les nôtres"
[8. Cosa si è deciso? Si è deciso che Buonaparte ha saltato il fosso e
io credo che noi siamo in procinto di fare altrettanto].
Il principe Vassilij parlava sempre pigramente, come un attore che
reciti in una vecchia commedia. Anna Pàvlovna Scerer, al contrario,
nonostante i suoi quarant'anni, era vivace, piena di brio, entusiasta.
L'essere entusiasta era divenuta la sua condizione consueta e talvolta
si dimostrava tale, pur non volendolo, per non deludere l'attesa di
coloro che la conoscevano. Il sorriso contenuto, che sfiorava
continuamente il viso di Anna Pàvlovna, sebbene non si addicesse ai
suoi lineamenti avvizziti, esprimeva, come nei bambini viziati, la
coscienza del proprio grazioso difetto del quale ella non voleva, non
poteva e non riteneva necessario correggersi. Nel corso di una
conversazione di argomento politico, Anna Pàvlovna si accalorava.
- Ah, non parlatemi dell'Austria! Può darsi che io non capisca nulla,
ma l'Austria non ha mai voluto e non vuole la guerra! Essa ci tradisce
(9). E' solo la Russia che deve salvare l'Europa. Il nostro
benefattore ne conosce l'alto destino e le sarà fedele. Ecco la sola
cosa in cui io abbia fede. Al nostro buono, ammirevole imperatore
spetta il più alto compito che esista al mondo ed egli è così virtuoso
e buono che Iddio non lo abbandonerà e lo aiuterà ad assolvere il suo
compito, a schiacciare l'idra della ribellione che è oggi più che mai
terribile nella persona di quell'assassino, di quel malfattore! Noi
soli dobbiamo riscattare il sangue del giusto. Ditemi: su chi possiamo
sperare? L'Inghilterra, con la sua mentalità commerciale, non sarà in
grado di capire la grandezza d'animo dell'imperatore Alessandro (10).
Essa ha rifiutato di evacuare Malta (11). Vuole vedere e trovare il
motivo segreto del nostro modo di agire. Che hanno detto di
Novosilzòv? Niente. Non hanno capito, non possono capire il sacrificio
del nostro imperatore che nulla vuole per sé, ma tutto per il bene del
mondo. E che cosa hanno promesso? Niente. Ciò che hanno promesso non
avverrà. La Prussia ha già dichiarato che Buonaparte è invincibile e
che tutta l'Europa non può far nulla contro di lui... E io non credo
neppure a una parola di Hardenberg... (12). "Cette fameuse neutralité
prussienne, ce n'est qu'un piège!" [13. La famosa neutralità prussiana
non è altro che una trappola]. Io credo soltanto in Dio e nell'alto
destino del nostro amato imperatore. Egli salverà l'Europa!
E a un tratto Anna Pàvlovna si interruppe, con un sorriso canzonatorio
per il proprio ardore.
- Io penso - disse il principe sorridendo - che, se avessero
mandato voi invece del nostro caro Wintzingerode (14), avreste
ottenuto facilmente il consenso del re di Prussia. Siete così
eloquente! Mi offrite una tazza di tè?
- Subito. "A propos", - aggiunse Anna Pàvlovna, calmandosi di nuovo
- questa sera verranno qui due uomini molto interessanti: "le vicomte
de Mortemart, il est allié aux Montmorency par les Rohans", una delle
migliori famiglie francesi: un emigrato di quelli buoni, di quelli
degni di questo nome... e poi "l'abbé Morio" (15). Conoscete
quest'uomo dall'intelligenza tanto profonda? E' stato ricevuto
dall'imperatore. Lo sapevate?
- Ah! Ne sarò felicissimo - rispose il principe. - Ditemi, -
soggiunse negligentemente, come se si ricordasse all'improvviso di
qualche cosa poco importante, mentre quello che stava per chiedere
costituiva lo scopo essenziale della sua visita - è vero che
"l'impératrice-mère" desidera la nomina del barone Funke come primo
segretario a Vienna? A quanto pare, quel barone è un uomo da poco...
- Il principe Vassilij voleva far ottenere al figlio proprio quel
posto che, con l'intercessione dell'imperatrice madre Màrija
Fëdorovna, si voleva dare al barone. Anna Pàvlovna chiuse quasi gli
occhi per significare che né lei, né alcun altro poteva giudicare ciò
che piaceva all'imperatrice.
- Il barone Funke è stato raccomandato all'imperatrice madre da sua
sorella - si limitò a dire in tono triste e asciutto.
Quando Anna Pàvlovna nominò l'imperatrice madre, il suo volto assunse
di colpo quell'espressione di profonda, sincera devozione e stima,
mista a dolore, che assumeva ogniqualvolta nella conversazione le
accadeva di accennare alla sua altissima protettrice. Aggiunse che Sua
Maestà aveva voluto dimostrare al barone Funke molta stima, e il suo
sguardo tornò a velarsi di tristezza.
Il principe tacque con aria indifferente. Anna Pàvlovna, con l'abilità
che le era propria come donna di società e dama di Corte, e con grande
rapidità di tatto, volle punire il principe per aver osato parlare con
quel tono di una persona raccomandata dall'imperatrice e nello stesso
tempo per consolarlo...
- "Mais à propos de votre famille", - disse - sapete che vostra
figlia, da quando ha fatto il suo ingresso in società, "fait les
délices de tout le monde? On la trouve belle comme le jour" [16. Ma a
proposito della vostra famiglia (...). sapete che vostra figlia è
l'ammirazione di rutti? Tutti la giudicano bella come il giorno].
Il principe s'inchinò in segno di rispetto e di gratitudine.
- Io penso spesso, - proseguì Anna Pàvlovna dopo un breve silenzio,
avvicinandosi al principe e sorridendogli affettuosamente come per
dimostrargli che la conversazione politica e mondana era finita e che
ora cominciava quella intima - io penso spesso che a volte la
felicità della vita è ingiustamente suddivisa tra gli uomini. Perché
la sorte vi ha dato due figli così simpatici? Non parlo di Anatolij,
l'ultimo nato, che non mi piace affatto! - soggiunse in tono deciso,
sollevando le sopracciglia. - Due figli così affascinanti? E voi, a
dire il vero, li apprezzate meno di tutti, perché valete meno di
loro...
E sorrise del suo entusiasta sorriso.
- "Que voulez-vous? Lavater aurait dit que je n'ai pas la bosse de la
paternité" [Che volete? Lavater avrebbe detto che io non ho il
bernoccolo della paternità] (17) - rispose il principe.
- Smettetela di scherzare. Vorrei parlarvi seriamente. Sapete che sono
molto scontenta del vostro figliolo minore? Detto tra di noi, - e il
suo viso assunse una espressione triste - si è parlato di lui in
presenza di Sua Maestà, e voi siete stato compianto...
Il principe non rispose, ma Anna Pàvlovna, in silenzio, lo guardava
con aria significativa, in attesa di una risposta. Il principe
Vassilij aggrottò il viso.
- Che posso farci? - disse finalmente. - Voi sapete che per
l'educazione dei miei figliuoli tutto ciò che può fare un padre l'ho
fatto, e il risultato è che tutti e due sono imbecilli. Ippolìt almeno
è un imbecille tranquillo, mentre Anatolij è un imbecille irrequieto e
turbolento. Ecco la sola differenza tra i due! - concluse il
principe con un sorriso più innaturale e più animato del solito,
mettendo in evidenza, nelle rughe che gli si disegnavano attorno alla
bocca, qualcosa di inaspettatamente volgare e spiacevole.
- E perché uomini come voi hanno dei figli? Se non foste padre, non
potrei rimproverarvi nulla - disse Anna Pàvlovna, sollevando
pensosamente gli occhi.
- "Je suis vôtre "verneyj rab" et à vous seule je puis l'avouer: mes
fils ce sont les entraves de mon existence". Sono la mia croce. Ve lo
dico francamente. "Que voulez-vous?" [18. Io sono il vostro schiavo
fedele e voi soltanto posso dirlo: i miei figli sono le pastoie della
mia esistenza. (...) Che ci volete fare?]. E tacque, esprimendo con un
gesto la sua sottomissione al destino crudele.
Anna Pàvlovna rimase soprappensiero.
- Non avete mai pensato a dar moglie al vostro figliuol prodigo
Anatolij? Si dice - aggiunse - che le vecchie zitelle hanno la
mania di combinare matrimoni. Io ancora non sento questa debolezza, ma
una "petite personne" che è molto infelice con suo padre... E' una
nostra parente, una principessa Bolkònskaja...
Il principe Vassilij non rispose, ma, con la rapidità di pensiero e
della memoria propria delle persone di mondo, dimostrò con un gesto
del capo di prendere in considerazione quella notizia.
- Sapete che Anatolij mi costa quarantamila rubli all'anno? -
esclamò, incapace, evidentemente, di frenare il corso dei suoi
pensieri. E tacque. - Che avverrà tra cinque anni, - riprese-se le
cose continueranno così? "Voilà l'avantage d'être père" [19. Ecco i
vantaggi di essere padre]. E' ricca la vostra principessina?
- Il padre è ricchissimo e molto avaro. Vive in campagna. Sapete... è
il famoso principe Bolkonskij, revocato al tempo del defunto
imperatore e soprannominato "il re di Prussia". E' un uomo
intelligentissimo, ma originale e bizzarro. "La pauvre petite est
malheureuse comme les pierres" [20. La povera fanciulla è
infelicissima]. Ha un fratello che ha sposato da poco Lise Meinen, ed
è aiutante di campo di Kutuzòv (21). Questa sera verrà qui.
- "Ecoutez, chère Annette" - disse il principe, afferrando a un
tratto la mano della sua interlocutrice e piegandola, chissà perché,
verso il basso. - "Arrangez-moi cette affaire, et je suis vôtre
"verneisij rab" à tout jamais" [22. Mia cara Annetta, conducetemi in
porto questa faccenda, ed io sarò per sempre il vostro fedelissimo
schiavo] ("rap", come scrive il mio amministratore quando mi manda i
suoi rapporti). La ragazza è di buona famiglia e ricca. E' tutto
quello che mi occorre.
E con quei gesti disinvolti, familiari e gentili che gli erano propri,
il principe prese di nuovo la mano della damigella d'onore e, dopo
averla baciata con trasporto, si abbandonò su una poltrona e volse lo
sguardo da un'altra parte.
- Aspettate! - disse Anna Pàvlovna, riflettendo. - Oggi stesso
parlerò a Lise, la moglie del giovane Bolkonskij, e può darsi che la
cosa vada in porto. "Ce sera dans vôtre famille que je ferai mon
apprentissage de vieille fille" [23. Sarà nella vostra famiglia che
farò il mio tirocinio di vecchia zitella].
CAPITOLO 2.
Il salotto di Anna Pàvlovna cominciava, a poco a poco, ad affollarsi
di gente appartenente all'alta società di Pietroburgo: si trattava di
persone diversissime per età e per carattere, ma che frequentavano e
vivevano nel medesimo ambiente. Era giunta tra gli altri la figlia del
principe Vassilij, la bellissima Elen venuta a prendere il padre per
andare con lui alla festa dell'ambasciatore. Indossava un abito da
ballo con il distintivo delle damigelle d'onore dell'imperatrice.
C'era anche la giovane principessa Bolkònskaja, considerata la più
seducente donna di Pietroburgo, sposatasi l'inverno precedente e che
ora, essendo incinta, non poteva frequentare i grandi ricevimenti, ma
si limitava ad apparire alle serate più semplici. C'era Ippolìt,
figlio del principe Vassilij, con Mortemart che egli presentava agli
invitati; e c'erano, infine, l'abate Morio e parecchie altre persone.
- Non avete ancora visto oppure non conoscete mia zia? - diceva Anna
Pàvlovna agli invitati che sopraggiungevano e con molta serietà li
accompagnava davanti a una vecchietta tutta infiocchettata che era
entrata in salotto non appena erano arrivati i primi ospiti. Anna
Pàvlovna li nominava lentamente a uno a uno, guardando
alternativamente loro e lei. Poi si allontanava. Tutti gli ospiti
facevano gl'inchini d'uso a quella vecchia zia che nessuno conosceva,
di cui nessuno s'interessava e di cui nessuno aveva bisogno. Anna
Pàvlovna, con espressione solenne e triste insieme, pareva tacitamente
approvare. La vecchia, sempre con la stessa espressione, dava a tutti
notizie della propria salute e di quella di Sua Maestà che ora, grazie
a Dio, andava migliorando... Tutti coloro che le si avvicinavano non
dimostravano - per convenienza - alcuna fretta di allontanarsi,
con la coscienza di compiere un penoso dovere, ma con l'intenzione
decisa di non accostarsi più alla vecchia per tutta la serata.
La giovane principessa Bolkònskaja aveva portato il suo lavoro in una
borsetta di velluto ricamato in oro. Il suo labbro superiore, ben
disegnato e con una lievissima peluria scura, era un po' breve in
rapporto ai denti, ma si apriva in modo molto leggiadro e con grazia
si allungava verso quello inferiore. Come sempre accade nelle donne
seducenti, quel difetto - labbro corto e bocca semiaperta - pareva
la sua bellezza particolare, propria a lei. Era un piacere per tutti
guardare quella futura mamma, piena di salute e di vivacità, che
sopportava con tanta disinvoltura la sua condizione. Si aveva
l'impressione che i vecchi e i giovani, dall'aria imbronciata e
annoiata, diventassero come lei, quando erano in sua compagnia e le
parlavano per qualche minuto. Chi discorreva con quella donna e
scorgeva ad ogni parola i denti candidi e scintillanti che apparivano
continuamente nel radioso sorriso, si sentiva quel giorno
particolarmente amabile e cortese. E ognuno provava la stessa
impressione.
La giovane principessa, dondolandosi leggermente, fece a piccoli passi
il giro della tavola, tenendo in mano la borsetta da lavoro e,
accomodandosi con grazia il vestito, andò a sedersi sul divano,
accanto al "samovàr" d'argento, come se tutto ciò che faceva
costituisse un divertimento per lei e per tutti coloro che la
circondavano.
- "J'ai apporté mon ouvrage" - disse, aprendo la borsetta e
rivolgendosi a tutti. - Badate, Annette, "ne me jouez pas un mauvais
tour" - si rivolse alla padrona di casa; - "vous m'avez écrit que
c'était une toute petite soirée: voyez comme je suis attifée..." [24.
Ho portato il mio lavoro. (...) Badate, Annette, non vorrei che mi
aveste giocato un brutto scherzo; mi avete scritto che si trattava di
una piccola serata intima: guardate come sono vestita...].
E tese le braccia per far vedere la veste grigia, elegante, ornata di
merletti, cinta, un po' sotto il petto, da un altro nastro.
- "Soyez tranquille, Lise, vous serez toujours la plus jolie" [25.
State tranquilla, Lise, voi sarete sempre la più carina] le rispose
Anna Pàvlovna.
- "Vous savez, mon mari m'abandonne" - riprese lei con lo stesso
tono, rivolgendosi al generale; - "il va se faire tuer. Dites-moi
pourquoi cette vilaine guerre?" [26. Sapete? Mio marito mi
abbandona... si farà uccidere! Ditemi, perché questa orribile guerra?]
- continuò, parlando al principe Vassilij e, senza attendere
risposta, si rivolse alla figliuola di lui, alla bella Elen.
- "Quelle délicieuse personne que cette petite princesse!" [27. Che
incantevole creatura, questa piccola principessa] - disse il
principe Vassilij sottovoce ad Anna Pàvlovna.
Poco dopo la giovane principessa, entrò un giovanotto grande e grosso,
con la testa rapata, gli occhiali, un paio di pantaloni chiari secondo
l'ultima moda e una marsina color marrone. Quel giovanotto era il
figlio naturale di un gran signore, molto noto dei tempi di Caterina
(28), il conte Bezuchov, che stava morendo a Mosca. Egli non aveva
ancora prestato servizio, era appena giunto dall'estero dove aveva
compiuto gli studi e faceva la sua prima comparsa in società. Anna
Pàvlovna lo accolse con un saluto particolare, riservato agli uomini
che nel suo salotto rappresentavano il più basso grado gerarchico. Ma,
nonostante quel saluto, sul volto di Anna Pàvlovna, nello scorgere
Pierre che entrava, apparve un'espressione di inquietudine e di timore
come alla vista di qualcosa di troppo grande, che non si trovi al
proprio posto. Sebbene, realmente, Pierre fosse alquanto più alto di
tutti i signori presenti, quel senso di timore si riferiva soltanto
allo sguardo intelligente e insieme timido e sincero che lo
distingueva dagli altri invitati.
- "C'est bien aimable à vous, monsieur Pierre, d'être venu voir une
pauvre malade [29. E' molto gentile da parte vostra, signor Pierre,
essere venuto a trovare una povera ammalata] - gli disse Anna
Pàvlovna, lanciando uno sguardo timoroso alla zia, verso la quale lo
stava conducendo. Pierre mormorò una parola incomprensibile e continuò
a cercare qualcuno con gli occhi. Sorrise lievemente, con gioia,
salutando la giovane principessa come una conoscenza e si avvicinò
alla zia. La paura di Anna Pàvlovna non era fuor di luogo, giacché
Pierre, senza ascoltare sino in fondo le informazioni della vecchia
circa la salute di Sua Maestà, fece per allontanarsi da lei. Anna
Pàvlovna, quasi sgomenta, lo trattenne con queste parole:
- Non conoscete l'abate Morio? E' una persona molto interessante... -
disse.
- Sì, ho sentito parlare dei suoi progetti di pace eterna, il che
sarebbe molto interessante... Ma è possibile?
- Non credete? - chiese Anna Pàvlovna, tanto per dire qualcosa e per
affrettarsi a ritornare ai suoi doveri di padrona di casa. Ma Pierre,
commettendo una scortesia, senza attendere che ella avesse finito di
parlare, si era già allontanato; poi volle riprendere la
conversazione, mentre Anna Pàvlovna doveva occuparsi di altre persone.
A testa bassa e con le lunghe gambe divaricate, egli cominciava a
dimostrare ad Anna Pàvlovna perché, secondo lui, il progetto
dell'abate fosse una utopia.
- Ne parleremo dopo - disse Anna Pàvlovna, sorridendo.
E, allontanatasi dal giovanotto che non conosceva le regole della
buona società, ritornò alla propria occupazione di padrona di casa e
continuò ad ascoltare e a osservare, pronta a portare aiuto là dove la
conversazione accennava a languire. Come un abile capo di fabbrica,
dopo aver sistemato al loro posto gli operai, nota, passando,
l'immobilità o l'insolito suono scricchiolante e troppo rumoroso di
una macchina e si affretta a fermarla o a darle la spinta necessaria,
così Anna Pàvlovna, movendosi per il suo salotto, si avvicinava a un
gruppo che taceva o a un altro che parlava troppo e con una parola o
con uno spostamento di persone riportava alla dovuta regolarità la
macchina della conversazione. Ma si vedeva che, pur tutta presa dalle
sue occupazioni, ella temeva qualcosa da parte di Pierre. Lo guardava
preoccupata quando egli si avvicinava, ascoltava ciò che si diceva
attorno a Mortemart e poi si dirigeva verso un altro gruppo nel quale
parlava l'abate. Per Pierre, educato all'estero, il ricevimento in
casa di Anna Pàvlovna era il primo al quale prendeva parte in Russia.
Sapeva che in quel salotto erano riunite le persone più elette della
città, e i suoi occhi, come quelli di un bimbo in un negozio di
balocchi, non sapevano più dove guardare. Temeva di perdere una
conversazione intelligente che avrebbe potuto ascoltare; osservando le
espressioni tranquille ed eleganti delle persone riunite in quel
salotto, egli aspettava continuamente di udire qualcosa di
particolarmente interessante. Infine si avvicinò a Morio. La
conversazione del gruppo gli parve attraente e si fermò, in attesa del
momento opportuno per esprimere le proprie opinioni, come, in genere,
desiderano fare i giovani
CAPITOLO 3.
La serata di Anna Pàvlovna procedeva bene. Le conversazioni, come
macchine di un'officina, funzionavano regolarmente da tutte le parti e
facevano un rumore ininterrotto. Oltre alla vecchia zia, accanto alla
quale sedeva ora una signora anziana, dal viso avvizzito e scarno, un
po' fuori posto in quella brillante riunione, gli invitati si erano
divisi in tre gruppi. Di uno, costituito prevalentemente di uomini,
l'abate era il centro; nel secondo, giovanile, primeggiavano la bella
Elen, figlia del principe Vassilij, e la graziosa, fresca, sebbene un
po' grassoccia per la sua età, principessa Bolkònskaja; il terzo
gruppo attorniava il visconte Mortemart e Anna Pàvlovna.
Il visconte era un giovane ammodo, dai lineamenti e dal fare
simpatico, che si riteneva, evidentemente, una celebrità ma che, data
la buona educazione ricevuta, modestamente permetteva alla compagnia
della quale faceva parte di approfittare di lui. Era facile capire che
Anna Pàvlovna lo "offriva" ai suoi ospiti. Come un abile "chef" serve
come un piatto fine e fuori del comune quello stesso pezzo di carne
che nessuno mangerebbe se lo avesse visto nella sudicia cucina, così
durante il ricevimento, Anna Pàvlovna "serviva" ai suoi ospiti
dapprima il visconte e poi l'abate come qualcosa di eccezionalmente
raffinato. Nel gruppo di Mortemart si parlava dell'assassinio del duca
d'Enghien (30). Il visconte asseriva che il duca d'Enghien era morto
per la sua magnanimità e che lo sdegno di Napoleone contro di lui
aveva avuto origine da motivi particolari.
- Ah, sentiamo, sentiamo! Raccontate, visconte! - esclamò Anna
Pàvlovna, avvertendo con gioia che quella frase richiamava qualcosa
alla Luigi Quindicesimo (31) - Raccontate!
Il visconte s'inchinò in segno di obbedienza e sorrise cortesemente.
Anna Pàvlovna fece fare circolo attorno a lui e invitò tutti ad
ascoltare il racconto.
- "Le vicomte a personnellement connu le monseigneur" - sussurrò
Anna Pàvlovna a uno. - "Le vicomte est un parfait conteur" - disse
a un altro. - "Comme on voit l'homme de la bonne compagnie!" [32. Il
visconte ha conosciuto personalmente il duca... Il visconte è un
narratore perfetto... Come si vede che appartiene all'alta società!]
- aggiunse, rivolta a un terzo.
Il visconte veniva così presentato agli ospiti sotto l'aspetto più
elegante e attraente, come un "roast-beef" su un piatto ben caldo,
contornato da verdi foglie di insalata. Il visconte era pronto a dare
inizio al suo racconto e sorrideva.
- Venite qui, "chère Hélène" - disse Anna Pàvlovna alla bella
principessa che, seduta un po' distante, costituiva il centro di un
altro gruppo.
La principessa Elen sorrideva. Si alzò con lo stesso immutabile
sorriso di donna perfettamente bella che aveva quando era entrata in
salotto. Facendo frusciare leggermente il suo bianco abito da ballo
guernito di "péluche" ed abbagliando con il candore delle spalle, lo
splendore dei capelli e dei brillanti, ella passò in mezzo agli uomini
che le fecero largo, senza guardare nessuno ma sorridendo a tutti;
come se concedesse a ciascuno il diritto di ammirare la bellezza del
suo corpo, delle spalle rotonde molto scoperte, secondo la moda del
momento, della schiena e del petto, e come se portasse con sé lo
splendore fastoso di una festa da ballo, si avvicinò ad Anna Pàvlovna.
Era così bella che non solo non aveva ombra di civetteria, ma pareva,
anzi, vergognarsi di quella bellezza indiscutibile, che agiva con
troppa forza vittoriosa. Pareva che desiderasse, ma non potesse,
diminuire l'effetto del proprio fascino.
- Che bella creatura! - dicevano tutti coloro che la vedevano.
Come colpito alla vista di qualcosa di insolito, il visconte si
strinse nelle spalle e abbassò gli occhi mentre ella, sedendosi
davanti a lui, lo illuminava con il suo immutabile sorriso.
- "Madame, je crains pour mes moyens devant un pareil auditoire" [33.
Signora, temo che i miei mezzi non siano adatti a un simile uditorio]
- disse egli con un sorriso e chinando il capo.
La principessa appoggiò il suo braccio nudo e grassoccio sul tavolino
e non trovò necessario dire neppure una parola. Aspettava sorridendo.
Durante tutto il racconto, ella rimase seduta con il busto eretto
guardando a lunghi intervalli ora il suo bel braccio rotondo
appoggiato leggermente sul tavolino, ora il suo petto, anche più
bello, sul quale accomodava la collana di brillanti, lisciò alcune
volte le pieghe dell'abito e quando la narrazione produceva un certo
effetto guardava Anna Pàvlovna; il suo viso assumeva la stessa
espressione di quello della damigella d'onore, ma subito dopo
riprendeva il suo radioso sorriso. Dopo Elen, anche la giovane
principessa si allontanò dalla tavola da tè.
- "Attendez-moi, je vais prendre mon ouvrage" - diss'ella. -
"Voyons, à quoi pensez-vous?" - si rivolse al principe Ippolìt.
"Apportez-moi mon ridicule" [34. Aspettatemi, vado a prendere il mio
lavoro... Suvvia, a che pensate? Portatemi la borsetta].
La principessa, sorridendo e parlando con tutti, si mise a sedere
comodamente e in tono allegro esclamò:
- Ora sto bene. - Poi, pregando di incominciare, si mise a lavorare.
Il principe Ippolìt le portò la borsetta e rimase nel gruppo.
Avvicinatosi alla poltrona di lei, le si sedette vicino.
"Le charmant" Ippolìt colpiva per la straordinaria rassomiglianza con
la bellissima Elen e ancora di più perché, malgrado questa
somiglianza, egli era straordinariamente brutto. I suoi lineamenti
erano come quelli della sorella, ma in lei tutto era illuminato dalla
gioia di vivere, dalla giovinezza, dall'immutabile sorriso e dalla non
comune, scultorea perfezione del corpo; nel fratello, al contrario, lo
stesso viso, offuscato dall'idiozia, esprimeva una presuntuosa
incontentabilità, e il corpo era magro e striminzito. Gli occhi, il
naso, la bocca sembravano contratti da una eterna smorfia di tedio, e
le braccia e le gambe assumevano sempre una posizione innaturale.
- "Ce n'est pas une histoire de revenants? [35. Non è mica una storia
di fantasmi?] - chiese egli, sedendosi accanto alla principessa e
affrettandosi a mettere davanti agli occhi l'occhialetto come se,
senza quell'arnese, non potesse parlare.
- "Mais non, mon cher" [36. Ma no, mio caro] - rispose il narratore
stupito, alzando le spalle.
- "C'est que je déteste les histoires des revenants" [37. Giacché io
detesto le storie di fantasmi.] - replicò il principe Ippolìt, con
un tono dal quale si capiva che egli diceva parole di cui comprendeva
il significato soltanto dopo averle pronunziate.
Dal modo presuntuoso con cui parlava, nessuno riusciva a capire se ciò
che egli diceva fosse molto spiritoso o molto stupido. Indossava una
marsina verde cupo, un paio di calzoni color "cuisse de nymphe
effrayée" [38. Coscia di ninfa spaventata], come diceva egli stesso,
calze di seta e scarpette con fibbie.
Il visconte raccontava in modo molto garbato l'aneddoto allora in voga
del duca d'Enghien che, recatosi una volta segretamente a Parigi per
un appuntamento con l'attrice George (39), si era imbattuto con
Bonaparte, che godeva anch'egli dei favori della celebre attrice.
Quell'incontro aveva causato a Napoleone uno di quegli accessi cui
andava soggetto, e per cui si era trovato alla mercé del duca. Questi,
però, non ne aveva approfittato, ma più tardi Bonaparte, proprio per
quella magnanimità, si era vendicato facendolo uccidere.
Il racconto era molto interessante, specialmente nel momento
dell'incontro fra i due rivali, e a quel punto le signore mostrarono
una certa commozione.
- Molto bello! - disse Anna Pàvlovna, guardando con occhio
interrogativo la giovane principessa.
- Molto bello - ripeté questa a voce bassa, puntando l'ago nel suo
ricamo, quasi volesse far capire così che la bellezza e l'interesse
del racconto le impedivano di continuare a lavorare.
Il visconte apprezzò quella muta lode e, ringraziando con un sorriso,
si affrettò a proseguire; ma in quel momento Anna Pàvlovna, che
guardava continuamente il giovanotto per lei terribile, notò che egli
parlava con l'abate in tono troppo alto e con troppa foga e si
affrettò allora a portare aiuto nel luogo pericoloso... Infatti,
Pierre era riuscito a intrecciare con l'abate una discussione
sull'equilibrio politico, e l'abate, che evidentemente si interessava
all'ingenuo ardore del giovanotto, gli stava sviluppando la sua
prediletta idea. Entrambi ascoltavano e parlavano con troppa vivacità,
e questo non andava a genio ad Anna Pàvlovna.
- I mezzi sono l'equilibrio europeo e il diritto delle genti -
diceva l'abate. - Spetta a uno stato potente come la Russia, famosa
per la sua barbarie, mettersi disinteressatamente a capo di un'unione
che abbia per scopo l'equilibrio dell'Europa: essa salverà il mondo.
- Come otterrete un tale equilibrio? - prese a dire Pierre.
Ma in quel momento si avvicinò Anna Pàvlovna e, gettato uno sguardo
severo a Pierre, chiese all'abate italiano come sopportasse il clima
di Pietroburgo. Il viso dell'abate mutò di colpo e assunse
l'espressione falsamente offesa ma affabile, che gli era evidentemente
abituale quando parlava con le donne.
- Sono talmente incantato e affascinato dallo spirito e dalla cultura
di questa società, e soprattutto di quella femminile, nella quale ho
avuto la fortuna di essere accolto, che non ho davvero avuto il tempo
di pensare al clima.
Senza più abbandonare l'abate e Pierre, Anna Pàvlovna li fece riunire
al gruppo comune per avere agio di osservarli meglio. Intanto nel
salotto fece il suo ingresso un altro personaggio. Si trattava del
giovane principe Andréj Bolkonskij, marito della giovane principessa.
Il principe Bolkonskij era un bellissimo giovane di media statura, dai
lineamenti nitidi e marcati. Tutta la sua persona, dallo sguardo
stanco e annoiato sino all'andatura lenta e uguale, offriva un
notevole contrasto con quello della sua giovane, vivacissima moglie.
Egli evidentemente non solo conosceva tutte le persone che erano in
salotto, ma esse lo avevano già annoiato a tal punto che non aveva
nessuna voglia di guardarle e di ascoltarle. E tra tutti quei visi
pareva che quello che lo infastidisse di più fosse proprio il viso
della sua graziosa moglie. Con una smorfia che gli imbruttiva i bei
lineamenti, egli volse altrove lo sguardo. Baciò la mano ad Anna
Pàvlovna e, socchiudendo gli occhi, osservò gli invitati.
- "Vous vous enrôlez pour la guerre, mon prince?" [40. Vi arruolerete
per la guerra, principe?] - gli chiese Anna Pàvlovna.
- Il generale Kutuzòv - rispose Bolkonskij, accentuando, alla
francese, l'ultima sillaba - mi ha voluto come suo aiutante di
campo...
- E Lise, vostra moglie?
- Andrà in campagna.
- Non considerate da parte vostra un peccato il privarci della vostra
incantevole moglie?
- "André", - disse la giovane principessa, rivolgendosi al marito
con lo stesso tono civettuolo con il quale soleva rivolgersi agli
estranei - se tu sapessi che cosa ci ha raccontato il visconte a
proposito di "mademoiselle" George e di Bonaparte!
Il principe Andréj socchiuse gli occhi e si voltò dall'altra parte.
Pierre, che dal momento in cui il principe Andréj era entrato in
salotto non aveva più distolto da lui il suo sguardo gioioso e
cordiale, gli si avvicinò e gli prese il braccio. Il principe, senza
voltarsi, atteggiò il viso a una smorfia che esprimeva il dispetto
verso chi lo toccava ma, quando scorse il volto sorridente di Pierre,
sorrise anch'egli di un sorriso inaspettato, buono e simpatico.
- Ma guarda un po'! Anche tu nel gran mondo! - disse a Pierre.
- Sapevo che vi avrei trovato - rispose Pierre. - Verrò a cena da
voi - aggiunse a voce bassa per non disturbare il visconte che
continuava il suo racconto. - Posso?
- No, impossibile! - rispose il principe Andréj ridendo, con una
stretta di mano che fece capire a Pierre che non era una domanda da
farsi.
Avrebbe voluto dirgli ancora qualcosa, ma in quel momento il principe
Vassilij si alzò con la figlia, e i due giovani si scostarono per
farli passare.
- Mi scuserete, mio caro visconte - disse il principe Vassilij al
francese, premendo piano il braccio di lui per impedirgli di alzarsi
dalla sedia. - Quella benedetta festa in casa dell'ambasciatore mi
priva di un piacere e mi obbliga ad interrompervi. Mi rincresce molto
abbandonare la vostra piacevolissima serata - disse ad Anna
Pàvlovna.
Sua figlia, la principessa Elen, sollevando appena le pieghe
dell'abito, passò tra le sedie, e un sorriso più luminoso rischiarò il
suo bel volto. Quando fu davanti a Pierre, egli guardò con occhi
estatici e quasi sgomenti la splendida fanciulla.
- E' molto bella! - osservò il principe Andréj.
- Molto! - ripeté Pierre.
Passando davanti a loro, il principe Vassilij strinse la mano a Pierre
e, rivolto ad Anna Pàvlovna, disse:
- Domatemi quest'orso: è un mese che vive in casa mia ed è questa la
prima volta che lo vedo in società. Nulla è necessario a un giovanotto
quanto la compagnia di donne intelligenti!
CAPITOLO 4.
Anna Pàvlovna, sorridendo, promise di occuparsi di Pierre che, come
sapeva, era parente, per parte di padre, del principe Vassilij.
L'anziana signora, che stava seduta davanti alla vecchia zia, si alzò
in fretta e raggiunse il conte Vassilij in anticamera. Dal suo volto
era scomparsa l'espressione di simulato interessamento di poco prima:
la sua fisionomia, buona e triste, esprimeva soltanto timore e
inquietudine.
- Che mi potete dire, principe, del mio Borìs? - chiese quando
l'ebbe raggiunto in anticamera. (Pronunziava il nome di Borìs con una
particolare accentuazione sulla "o"). - Io non posso rimanere oltre
a Pietroburgo. Ditemi, quali notizie potrò portare al mio povero
ragazzo?
Sebbene il principe Vassilij ascoltasse malvolentieri e quasi
scortesemente l'anziana signora, dimostrando anche una certa
impazienza, essa gli sorrideva con espressione affettuosa e commossa
e, nel timore che egli si allontanasse, gli prese la mano.
- Che cosa vi costa dire una parola all'imperatore? Basterà perché il
mio ragazzo passi subito nella Guardia - disse in tono
supplichevole.
-Vi assicuro, principessa, che io tenterò tutto quanto sta in me, -
rispose il principe Vassilij - ma mi è difficile fare una domanda
all'imperatore. Vi consiglierei di rivolgervi a Rumjanzòv (41) per
mezzo del principe Golicyn (42); sarebbe la miglior cosa da farsi.
L'anziana signora era una principessa Drubetzkaja, appartenente quindi
a una delle migliori famiglie della Russia, ma era povera, da un pezzo
aveva abbandonato la vita di società e perduto quindi le relazioni di
un tempo. Era venuta a Pietroburgo per ottenere una nomina nella
Guardia per il proprio unico figlio. Soltanto per incontrare il
principe Vassilij si era fatta invitare al ricevimento di Anna
Pàvlovna, e soltanto per quella ragione aveva ascoltato il racconto
del visconte su "Mademoiselle George" e Bonaparte. Le parole del
principe Vassilij la sgomentarono: il suo volto, un tempo assai bello,
espresse un impeto di collera che durò solo un momento. Poi ricominciò
a sorridere e strinse più forte la mano del principe.
- Sentite, principe, - riprese l'anziana signora - non vi ho mai
chiesto niente, non vi chiederò mai più nulla... Non vi ho mai
rammentato l'amicizia che ha legato vostro padre al mio. Ma, adesso,
vi scongiuro, in nome di Dio, fate questo per mio figlio, e io vi
considererò come mio benefattore - aggiunse in fretta. - No, non
andate in collera... promettetemelo! Mi sono già rivolta al conte
Golicyn: ha rifiutato. Siate buono come eravate un tempo! -
aggiunse, tentando di sorridere, mentre i suoi occhi si riempivano di
lacrime.
- Papà, arriveremo in ritardo - disse la principessa Elen, che
attendeva presso la porta, voltando verso il padre la bella testa
eretta sulle spalle scultoree.
L'autorità è un capitale che in società bisogna saper curare perché
non svanisca. Il principe Vassilij non lo ignorava e, dopo aver
riflettuto che se avesse interceduto per tutti quelli che lo
richiedevano ben presto non avrebbe più potuto ottenere nulla per sé,
usava di rado della propria influenza. Nel caso della principessa
Drubetzkaja egli sentì tuttavia, dopo l'ultimo appello di lei, una
specie di rimorso di coscienza. Essa gli aveva rammentato la verità,
giacché i primi passi nella carriera li doveva al padre di lei.
Inoltre comprese dal suo atteggiamento che si trattava di una di
quelle donne, e in particolare di quelle madri che, quando si mettono
in mente qualche cosa, non desistono più sino a che non hanno
soddisfatto il loro desiderio e che, in caso contrario, sono pronte a
tornare alla carica ogni giorno e ogni momento e, addirittura, a fare
delle scenate. Quest'ultima considerazione lo fece esitare.
- "Chère" Anna Michàjlovna, - disse con la sua consueta familiarità
e il consueto tono di voce infastidito - mi è quasi impossibile fare
quello che desiderate, ma per dimostrarvi che vi voglio bene e che
ricordo devotamente vostro padre vedrò di farlo: vostro figlio passerà
nella Guardia: ve lo prometto. Siete contenta?
- Amico mio, mio benefattore! Non mi aspettavo altro da voi, giacché
so quanto siete buono.
Il principe fece per allontanarsi.
- Aspettate! Ancora una parola! Quando mio figlio sarà passato nella
Guardia... - a questo punto ebbe un momento di esitazione - voi,
che siete in ottimi rapporti con Michaìl Ilarjònovic' Kutuzòv, glielo
raccomanderete come aiutante? Allora io sarò tranquilla e...
Il principe Vassilij sorrise.
- Questo non ve lo prometto. Non potete immaginare da quante
raccomandazioni sia assediato Kutuzòv dal giorno in cui è stato
nominato comandante in capo dell'esercito! Mi ha detto egli stesso che
tutte le signore di Mosca si sono messe d'accordo per dargli i loro
figli come aiutanti di campo...
- Promettetemelo, via! Altrimenti non vi darò pace, benefattore mio...
- Papà, - ripeté la bella principessa con lo stesso tono di voce -
arriveremo in ritardo...
- Dunque, arrivederci...
- Allora domani farete una relazione all'imperatore?
- Senza dubbio, ma per Kutuzòv non vi prometto nulla...
- Suvvia, Vassilij, promettetemelo! - esclamò Anna Michàjlovna con
un sorriso civettuolo che forse nel passato le era stato abituale, ma
che ora non andava proprio d'accordo con il suo viso sciupato.
Ella dimenticava evidentemente la propria età e metteva in opera, per
abitudine, tutti i mezzi femminili di un tempo. Ma non appena il
principe fu uscito, il suo viso riprese l'espressione fredda e finta
che aveva avuto prima. Ritornò nel gruppo in mezzo al quale il
visconte continuava il suo racconto e di nuovo fece le viste di
ascoltare, in attesa del momento buono per andarsene, dato che ciò che
l'interessava era ormai stato fatto.
- Be', che ne dite della recente commedia della consacrazione a Milano
(43)? - chiese Anna Pàvlovna. - "Et la nouvelle comédie des
peuples de Gênes et de Lucques, qui viennent présenter leurs voeux à
M. Buonaparte? M. Buonaparte assis sur un trône, et exaucant les voeux
des nations! Adorable! Non, mais c'est à en devenir folle! On dirait
que le monde entier a perdu la tête" [44. E la nuova commedia delle
popolazioni di Genova e di Lucca che porgono i loro auguri al signor
Buonaparte? Il signor Buonaparte assiso su di un trono e nell'atto di
esaudire i voti delle nazioni! Deliziosa! Ah, c'è da impazzire! Si
direbbe che il mondo abbia perduto la testa].
Il principe Andréj sorrise guardando in viso Anna Pàvlovna.
- "Dieu me la donne, gare à qui la touche!" - disse, ripetendo le
parole pronunziate da Bonaparte durante l'incoronazione. - "On dit
qu'il a été très beau en prononcant ces paroles..." [45. "Dio me la
dà, guai a chi la tocca!". Dicono che sia stato molto bello nell'atto
di pronunciare questa frase...] - aggiunse, e ancora una volta
ripeté in italiano le parole: - "Dio me l'ha data, guai a chi la
tocca!".
- Io spero - continuò Anna Pàvlovna - "que ca a été la goutte
d'eau qui fera déborder le verre. Les souverains ne peuvent plus
supporter cet homme, qui menace tout" [46. Spero che questa sia stata
la goccia d'acqua che farà traboccare il vaso. I sovrani non possono
più sopportare quest'uomo che minaccia ogni cosa].
- "Les souverains? Je ne parle pas de la Russie" - disse il
visconte, cortesemente e disperatamente. - "Les souverains, madame!
Qu'ont-ils fait pour Louis Seize, pour la reine, pour madame Elisabeth
(47)? Rien" - proseguì accalorandosi. - "Et croyez-moi, ils
subissent la punition pour leur trahison de la cause des Bourbons. Les
souverains? Ils envoient des ambassadeurs complimenter l'usurpateur"
[48. I sovrani? Io non parlo della Russia. I sovrani, signora, che
cosa hanno fatto per Luigi Sedicesimo, per la regina, per Elisabetta?
Nulla! E, credetemi, essi subiscono ora la punizione del loro
tradimento alla causa dei Borboni. I sovrani? Mandano õ loro
ambasciatori a complimentare l'usurpatore].
E, con un sospiro di disprezzo, cambiò posizione. Il principe Ippolìt,
che già da un pezzo guardava il visconte attraverso l'occhialetto, a
queste parole si voltò con tutta la persona verso la giovane
principessa e, dopo avere chiesto un ago, prese a disegnare sulla
tavola lo stemma dei Condé, e glielo spiegò con aria di tale sussiego
da far pensare che la principessa glielo avesse chiesto.
- "Bâton de gueules, engrêlé de gueules d'azur: maison Condé" [49.
Palo rosso spinato d'azzurro. Casa Condé] - disse.
La principessa ascoltava sorridendo.
- Se Buonaparte starà ancora per un anno sul trono di Francia disse
il visconte proseguendo la conversazione iniziata, con l'aria di chi,
senza ascoltare le opinioni degli altri, segue soltanto il corso dei
propri pensieri - se ne vedranno delle belle! Per mezzo
dell'intrigo, della violenza, dell'esilio, io credo che la migliore
società francese sarà annientata per sempre, e allora...
Egli si strinse nelle spalle e allargò le braccia. Pierre voleva dire
qualcosa: il discorso lo interessava, ma Anna Pàvlovna, che stava
all'erta, lo frenò.
- L'imperatore Alessandro - ella disse con la tristezza con cui
parlava sempre quando accennava alla famiglia imperiale - ha
dichiarato che lascerà ai Francesi la scelta della forma di governo. E
io credo che non vi sia dubbio che tutta la nazione, non appena si
sarà liberata dall'usurpatore, si butterà tra le braccia di un re
legittimo - dichiarò, cercando di essere cortese verso l'emigrato
realista.
- Non è certo - intervenne il principe Andréj. - "Monsieur le
vicomte" pensa a ragione che se ne vedranno delle belle. Io credo che
sarà difficile ritornare al passato.
- A quanto ho sentito - disse Pierre, insinuandosi nella
conversazione e arrossendo - quasi tutta la nobiltà è già passata a
Buonaparte.
- Questo lo dicono i buonapartisti - replicò il visconte senza
guardare Pierre. - Attualmente è difficile conoscere l'opinione
pubblica francese.
- L'ha detto Buonaparte! - esclamò Andréj con un sorriso. (Si capiva
che il visconte non gli andava a genio e che, pur non guardandolo, era
a lui che dirigeva le sue parole). - "Je leur ai montré le chemin de
la gloire" - continuò dopo un breve silenzio, ripetendo le parole di
Napoleone. - "Ils n'en ont pas voulu; je leur ai ouvert mes
antichambres, ils se sont precipités en foule...". "Je ne sais pas à
quel point il a eu le droit de le dire" [50. "Ho indicato loro il
cammino della gloria. Essi non hanno voluto seguirlo; ho aperto loro
le mie anticamere, vi si sono precipitati in folla...". Ma non so sino
a che punto egli abbia avuto il diritto di dire così.].
- Nessun diritto! - replicò il visconte. - Dopo l'uccisione del
duca, anche gli uomini meno imparziali hanno cessato di vedere in lui
un eroe. "Si même ca a été un héros pour certaines gens", - proseguì
il visconte rivolto ad Anna Pàvlovna - "depuis l'assassinat du duc
il y a un martyr de plus dans le ciel, un héros de moins sur la terre"
[51. Se anche è stato un eroe per alcuni, dopo l'assassinio del duca,
c'è un martire in più in cielo e un eroe in meno sulla terra.]
Anna Pàvlovna e gli altri non avevano ancora fatto in tempo ad
approvare con un sorriso le parole del visconte che Pierre s'intromise
di nuovo nella conversazione e Anna Pàvlovna, pur presentendo che egli
avrebbe detto qualcosa di inopportuno, non riuscì a trattenerlo.
- Il supplizio del duca d'Enghien - disse Pierre - era una
necessità imprescindibile, e io vedo una grandezza d'animo proprio nel
fatto che Napoleone non abbia temuto di assumere su di sé la
responsabilità di quell'atto.
- Dio! Mio Dio! - mormorò, atterrita, Anna Pàvlovna.
- "Comment, M. Pierre, vous trouvez que l'assassinat est grandeur
d'âme?" [52. Ma come, signor Pierre, voi pensate che l'assassinio
denoti grandezza d'animo?] - chiese la giovane principessa
ripiegando il suo lavoro.
- Ah! Oh! - esclamarono varie voci.
- "Capital! [53. Magnifico!] - disse in inglese il principe Ippolìt,
battendosi con la mano un ginocchio. Il visconte si limitò ad alzare
le spalle.
Pierre con aria trionfante guardava gli ascoltatori di sopra gli
occhiali.
- Parlo così, - proseguì con slancio - perché i Borboni fuggirono
davanti alla rivoluzione lasciando il popolo nell'anarchia; Napoleone
solo seppe comprendere la rivoluzione e vincerla e proprio per questo,
per il bene comune, non poteva fermarsi di fronte alla vita di un
uomo.
- Volete venire a questa tavola? - chiese Anna Pàvlovna. Ma Pierre,
senza rispondere, continuò a parlare.
- Sì, - disse, accalorandosi sempre di più - Napoleone è grande
perché si mise al di sopra della rivoluzione, ne represse gli abusi e
mantenne ciò che in essa vi era di buono: l'uguaglianza dei cittadini
e la libertà di parola e di stampa: soltanto per questo conquistò il
potere.
- Se, conquistato il potere, non ne avesse approfittato per compiere
un assassinio e lo avesse restituito al legittimo sovrano, - disse
il visconte - lo chiamerei anch'io un grand'uomo.
- Non avrebbe potuto compiere un simile gesto. Il popolo gli aveva
dato il potere soltanto perché lo liberasse dai Borboni e perché
vedeva in lui un grand'uomo. La rivoluzione fu una grande opera! -
proseguì "monsieur" Pierre, dimostrando con questa provocante
dichiarazione la sua estrema gioventù e il desiderio di esprimere
tutto al più presto.
- La rivoluzione e il regicidio una grande opera?... Dopo questo... Ma
non volete dunque venire a questa tavola? - ripeté Anna Pàvlovna.
- "Contrat social" (54) - disse il visconte con un amabile sorriso .
- Io non parlo dell'uccisione del re. Parlo delle idee.
- Già, le idee del saccheggio, dell'omicidio, dell'uccisione del re -
interruppe di nuovo una voce ironica.
- Senza dubbio vi furono degli eccessi, ma le cose che hanno veramente
importanza sono l'uguaglianza tra i cittadini, i diritti dell'uomo,
l'emancipazione dai pregiudizi. E tutte queste idee Napoleone le
mantenne in pieno.
- Libertà e uguaglianza - disse in tono sprezzante il visconte, come
se finalmente si decidesse a dimostrare seriamente a quel giovanotto
tutta la stupidità delle sue frasi - sono grandi parole, compromesse
da molto tempo. Chi non ama la libertà e l'uguaglianza? Già il nostro
Salvatore predicava la libertà e l'uguaglianza. Forse gli uomini sono
diventati più felici dopo la rivoluzione? Al contrario. Noi volevamo
la libertà, e Buonaparte l'ha distrutta.
Il principe Andréj guardava sorridendo ora Pierre, ora il visconte,
ora la padrona di casa. Al primo momento le uscite di Pierre
sgomentarono Anna Pàvlovna che pure era avvezza alla vita di società,
ma quando vide che, nonostante le parole sacrileghe pronunziate da
Pierre, il visconte si manteneva calmo, e si convinse della
impossibilità di farlo tacere, si riprese e, alleandosi al visconte,
assalì l'oratore.
- "Mais, mon cher Monsieur Pierre!" - esclamò Anna Pàvlovna. - Come
fate a spiegare che un grand'uomo abbia potuto fare uccidere il duca,
un uomo semplicemente come gli altri, senza processo e senza colpa?
- Io domanderei - disse il visconte - in che modo questo signore
spiegherebbe il 18 brumaio (55). Non fu forse un inganno? "C'est un
escamotage, qui ne ressemble nullement à la manière d'agir d'un grand
homme" [56. E' una specie di gherminella che non somiglia affatto al
modo di agire di un grand'uomo].
- E i prigionieri d'Africa che egli uccise? - aggiunse la giovane
principessa. - Che cosa orribile! - E si strinse nelle spalle.
- "C'est un roturier, vous avez un beau dire" [57. Dite quello che
volete, ma è un uomo volgare.] - intervenne il principe Ippolìt.
Pierre non sapeva a chi rispondere: guardava tutti e sorrideva. Il suo
sorriso non era come quello di tutti gli altri uomini: quando egli
sorrideva, a un tratto il suo viso serio e un po' cupo svaniva e ne
appariva un altro, dall'espressione buona, infantile, persino un po'
sciocca e che pareva chiedere perdono.
Al visconte, che lo vedeva per la prima volta, apparve evidente che
quel giacobino non era assolutamente terribile quanto le sue parole.
Tutti tacquero.
- Come volete che egli risponda a tutti in una volta? - disse il
principe Andréj. - Inoltre, negli atti di un uomo di stato bisogna
distinguere quelli dell'uomo come uomo privato, quelli del capo
dell'esercito e quelli dell'imperatore. Almeno a me pare così.
- Certo, certo, si capisce... - esclamò Pierre, felice dell'aiuto
che gli veniva porto.
- Non si può non ammettere che Napoleone come uomo sia stato
grandissimo al ponte d'Arcole (58), nel lazzaretto di Giaffa dove
diede la mano agli appestati (59); ma... ma ci sono altri atti che non
è facile giustificare...
Il principe Andréj, che evidentemente aveva voluto addolcire
l'inopportunità delle parole di Pierre, si alzò e, preparandosi ad
andare via, fece un cenno a sua moglie.
A un tratto si alzò anche il principe Ippolìt e, fermando tutti con un
gesto, li pregò di sedersi e poi disse:
- "Ah, aujourd'hui on m'a raconté une anecdote moscovite, charmante,
il faut que je vous en régale. Vous m'excusez, vicomte, il faut que je
raconte en russe. Autrement on ne sentira pas le sel de l'histoire"
[60. Ah, oggi mi hanno raccontato un aneddoto moscovita, veramente
grazioso; voglio raccontarvelo. Mi scuserete, visconte, ma debbo
raccontarlo in russo, altrimenti non se ne gusterebbe il sale].
E il principe Ippolìt si mise a parlare in russo con la pronunzia dei
Francesi che hanno trascorso un anno o due in Russia. Tutti i presenti
si fermarono, tanta era l'insistenza con cui il principe chiedeva
attenzione alla sua storia.
- A Mosca c'è una signora, "une dame", molto avara. Essa voleva sempre
avere due lacché in livrea dietro la carrozza. E li voleva molto alti
di statura. Le piacevano così. E aveva une "femme de chambre"
altissima. Essa le disse...
A questo punto il principe Ippolìt rimase pensieroso, poi, con
evidente difficoltà, riprese:
- Essa le disse... Sì, essa le disse: "Ragazza, indossa la livrea e
vieni con me, dietro la carrozza a fare delle visite"
E qui il principe scoppiò in una risata, molto prima degli
ascoltatori, il che produsse un'impressione svantaggiosa per il
narratore. Tuttavia parecchie persone, tra cui l'anziana signora e
Anna Pàvlovna, sorrisero.
- La carrozza partì. Improvvisamente si alzò un forte vento. Alla
ragazza volò via il cappello e le si sciolsero i lunghi capelli...
A questo punto il principe non riusciva già più a contenersi e prese a
ridere a scatti mentre tra le risate diceva:
- E tutti lo vennero a sapere...
E l'aneddoto finì qui. Sebbene non si capisse per qual motivo il
principe l'avesse raccontato e perché avesse dovuto farlo in russo,
Anna Pàvlovna e gli altri apprezzarono la galanteria mondana del
principe Ippolìt che in modo così simpatico aveva... dirottato la
conversazione sgradevole di Pierre. Dopo l'aneddoto la conversazione
si disperse in futili chiacchiere sulle feste da ballo passate e
future, sugli spettacoli teatrali e sul giorno e sul luogo in cui gli
ospiti si sarebbero ritrovati.
CAPITOLO 5.
Dopo aver ringraziato Anna Pàvlovna per la simpatica serata, gli
ospiti cominciarono ad andarsene.
Pierre era goffo, pesante, di statura più alta del normale, largo di
spalle, con enormi mani rosse. Non sapeva, come si dice, entrare in un
salotto e meno ancora sapeva uscirne; ossia non sapeva, prima di
accomiatarsi, dire qualche frase particolarmente gentile. Inoltre, era
distratto. Alzandosi per andar via, prese, invece del suo cappello, il
tricorno piumato del generale e lo tenne in mano, agitandone il
pennacchio, sino a quando il generale non ne chiese la restituzione...
Ma le distrazioni e la goffaggine erano compensate da una espressione
di bontà, di semplicità e di modestia. Anna Pàvlovna si voltò verso di
lui ed esprimendogli con cristiana bontà il proprio perdono per le sue
"uscite", lo salutò, e gli disse:
- Spero di rivedervi, ma spero anche che modificherete le vostre
opinioni, mia caro "monsieur" Pierre...
A queste parole egli non rispose: s'inchinò e ancora una volta rivolse
a tutti il suo sorriso che non diceva nulla, o forse diceva soltanto
questo: "Le opinioni sono opinioni; del resto vedete che io sono un
buon ragazzo". E tutti, compresa Anna Pàvlovna, lo sentivano.
Il principe Andréj uscì in anticamera. Volgendo le spalle al domestico
che gli metteva il mantello, ascoltava con indifferenza le chiacchiere
di sua moglie e del principe Ippolìt, uscito anch'egli in anticamera.
Il principe Ippolìt stava accanto alla bella principessa e la guardava
con insistenza attraverso l'occhialetto.
- Andate, "Annette", ché rischiate di raffreddarvi - disse la
giovane principessa salutando Anna Pàvlovna. - E' deciso! -
aggiunse a voce bassa.
Anna Pàvlovna era riuscita a parlare a Lise del matrimonio che
progettava di combinare tra Anatolij e la cognata della principessa.
- Spero in voi, mia cara - disse Anna Pàvlovna sottovoce. -
Scrivetele e mi saprete dire che cosa ne pensa il padre. Arrivederci!
- e sì allontanò dall'anticamera.
Il principe Ippolìt si accostò alla principessa e, avvicinando a
quello di lei il suo viso, prese a dirle qualcosa sottovoce.
Due domestici, il suo e quello della principessa, attendevano che
finissero di parlare, tenendo uno scialle ed un pastrano e ascoltavano
senza capire nulla; facevano però le viste di capire tutto ma di voler
far credere che non capissero nulla. La principessa, come sempre,
parlava sorridendo e, sorridendo, ascoltava.
- Sono molto contento di non essere andato dall'ambasciatore -
diceva il principe Ippolìt. - Ci si annoia talmente in quella
casa... Qui invece abbiamo trascorso una piacevolissima serata, non è
vero?
- Si dice che la festa da ballo sarà bellissima - rispose la
principessa, sollevando il breve labbro dalla lieve peluria. - Vi
prenderanno parte tutte le belle donne della migliore società.
- Tutte no, giacché voi non ci sarete - rispose il principe Ippolìt,
ridendo allegramente e, preso
Ответить
Мое мнение 2011-12-07 13:06:00
Стяжка тонкий прочный слой в многослойных конструкциях зданий, предназначенный для восприятия и передачи нагрузок (например, от находящихся на кровлях или полах людей, грузов, оборудования) на нижележащий слой тепло или звукоизоляции. С. применяют при недостаточной жёсткости нижележащего слоя для создания ровной поверхности, обеспечивающей укладку вышележащих слоев (гидроизоляции кровли или покрытия пола). С. бывают монолитные (цементно-песчаные, асфальтобетонные и т. п.) и сборные, в виде тонких (толщиной 4—5 см) плит из гипсоцемента или керамзитобетона (индустриальная С.). (Большая Советская Энциклопедия) Согласитесь, такое определение ещё больше запутывает обычного гражданина. Так что такое стяжка словами простого обывателя? Стяжка – это промежуточный слой при устройстве полов между основанием и чистовым покрытием пола и служит основанием для чистового покрытия. Чем лучше сделана стяжка, тем качественнее и долговечнее будет устанавливаться и служить чистовое покрытие пола. В данной статье рассматриваются различные варианты применения и выполнения стяжек для устройства в жилых помещениях – коттеджах, квартирах. Специальные условия для промышленных полов и прочих мегапроектов оговариваются отдельно и решаются специальными проектными решениями. Стяжки бывают выравнивающими и выравнивающее-теплоизоляционными. Выравнивающие стяжки служат для выравнивания основания, для придания заданной высоты (уклона) горизонта пола. Выравнивающее-теплоизоляционные – служат кроме функций выравнивания под чистовое основание и придание необходимой высоты (уклона) горизонта пола ещё и эффекта тепловой изоляции помещения от основания. Как правило, выравнивающее-теплоизоляционные стяжки применяются на грунтах (перекрытиях) подвалов, первых этажей, чердаков крыш и самих крыш (с созданием уклонов и гидроизоляционного ковра, т.н. «плоских крыш»), также такие стяжки применяются для устройства «тёплых полов» как с помощью водяного отопления, так и электрических кабелей обогрева. Все стяжки подразделяются на сборные и монолитные, а также на плавающие и обычные (неплавающие) стяжки. Сборная стяжка – это слой, который собран «пирогом» методом сборки из деталей. Стяжкой такую конструкцию назвать можно условно, так как слово «стяжка» происходит от глагола «стягивать», то есть по рейке разравнивать насыпной материал. Сборная «стяжка» - это классическая обрешётка деревом по лагам с вариантами применения материалов. В качестве утеплителя, как правило, применяются мягкие марки минеральной или стеклянной ваты. В качестве покрытия применяются различные материалы, создающие плоскость – шпунтованные и просто обрезные доски, ДСП, OSB, ЦСП и их варианты, а также различные насыпные полы типа «Кнауф – Суперпол». Выравнивание в обрешётке достигается регулировкой лаг по высоте с помощью регулируемого крепежа, подкладок, толщины лаг. В случае «Кнауф – Суперпол» выравнивание выполняется с помощью керамзитной засыпки. Монолитная стяжка – это как правило, различные виды и марки бетонов – тяжёлые цементно-песчаные бетоны: на песке (ЦПС), на песке и щебне (классический тяжёлый бетон), пенобетон, пенополистиролбетон, керамзитобетон, керамзитопенобетон и т.п. Плавающая стяжка – это когда несущая часть стяжки отделена изоляционным слоем (вне зависимости от того, какой это материал) от основания, то есть в случае отсутствия адгезии (прилипания) стяжки к несущему основанию. Классический пример плавающей стяжки – это цементно-песчаная стяжка, выполненная на полиэтиленовой плёнке, по слою гидроизоляции (битумная мастика, наплавляемая рулонная гидроизоляция) или теплоизоляции (пенополистирол, вспененный полиэтилен или минвата). Обычная стяжка – это стяжка, которая прилипает к основанию. Классический пример – это цементно-песчаная стяжка, залитая прямо по плитам перекрытия без плёнок и посторонних слоёв (песок, керамзит и т.п.) и прилипшая к этому основанию. Обычной стяжкой можно также назвать самонивелирующийся пол (иногда эту технологию называют «наливной пол», что не совсем корректно, хотя нигде такие стандарты в терминологии не установлены). После приготовления, смесь разливают по основанию, разгоняют и нивелируют специальным инструментом, слой самонивелирующейся смеси выравнивается и застывает, надёжно прилипнув к несущему основанию. Какой тип стяжки выбрать? Выполняя отделку потолков и стен, мы стремимся добиться в первую очередь эстетического эффекта. Поэтому столько времени, денег и сил тратим на выбор обоев, краски, панелей и других материалов. Следим за тем, чтобы они сочетались с общим настроением помещения, гармонично вписывались в дизайн, подчеркивали его достоинства. Когда же речь заходит о ремонте пола, то главным требованием, конечно же, становится его практичность. Потому что именно пол является наиболее эксплуатируемой поверхностью. Каблуки женских туфелек, царапины от того, что мы передвигаем мебель, пролитый чай, а еще вся тяжесть мебели и других предметов интерьера — не каждый пол с достоинством перенесет подобные «превратности» судьбы. Тогда возникает вопрос: от чего зависит качество пола и его практичность. То, как долго Вам не придется делать ремонт пола, зависит от: особенностей эксплуатации помещения, качества стяжки пола. Обычно под словом «пол» подразумевают напольное покрытие: ковролин, линолеум, паркет и т. д. На самом деле это понятие шире и включает, в том числе, и стяжку, которая во многом определяет то, насколько комфортно Вам будет ходить по квартире, офису, ресторану, магазину и т. д. И как долго не придется делать ремонт. Что такое стяжка и для чего она нужна? Стяжка — это специальные смеси и растворы, предназначенные для выравнивания пола, а также непосредственно процесс выравнивания. Стяжка пола необходима в любом помещении, независимо от его назначения, так как является основой, на которую укладываются напольные покрытия. Все дело в том, что у плит перекрытий ровной является поверхность только с одной стороны, той, которая становится потолком в нижней квартире. На поверхности другой стороны (пол квартиры, которая находится сверху) есть впадины, неровности, иногда даже проступает арматура. Понятно, что такая плита не может служить основой для паркета или другого напольного покрытия. Поэтому и выполняется устройство стяжки пола. Безусловно, состав смеси для стяжки пола разных марок отличается. Однако каждая из них обязательно включает: связующий компонент: гипс или цемент, минеральные добавки, модификаторы, благодаря которым в стяжке пола акцентируются такие свойства, как эластичность, прочность и т.д. Благодаря этому компонентному составу стяжка обладает такими свойствами, как долговечность, устойчивость к растрескиванию, истиранию, разрушению под действием влаги. Стяжка не усаживается, что тоже является ценным качеством. Виды стяжки пола Если Вы придете в магазин за стяжкой пола, Вы удивитесь тому разнообразию продуктов, которые предложат Вам с названием «Стяжка». Однако все их можно разделить на две большие группы: стяжка пола на основе цемента и стяжка пола на основе гипса. Смеси этих групп отличаются по своим свойствам и особенностям применения. Стяжка пола на основе цемента Долгие годы стяжка именно на основе цемента использовалась в большинстве домов. В первую очередь потому, что этот продукт был представлен в ассортименте в магазинах. И, во-вторых, потому что он отличался меньшей стоимостью, чем другие виды стяжек. Использование стяжки пола на основе цемента отлично выравнивает поверхность, удобна в работе, является экологически нейтральной. Стяжка пола на основе гипса Однако в последние года наиболее предпочтительной является стяжка пола на основе гипса. Именно ей отдают предпочтение большинство строителей и ремонтников в Европе и Америке. Среди достоинств стяжки на основе гипса назовем ее экологичность, ведь гипс — это натуральный материал. Среди выгодных качеств этого вида стяжек стоит отметить то, что он не пылит, как цемент. Кроме того, стяжки пола на основе цемента быстрее затвердевают, а также являются отличными теплоизоляторами помещения. Помимо традиционных сухих смесей используются также так называемые самовыравнивающиеся наливные растворы. Отличительными качествами таких стяжек является необыкновенное удобство работы с ними. Наносятся они на поверхность очень просто и при этом равномерно, обеспечивая идеально гладкую поверхность без трещин и неровностей. Важно то, что они засыхают очень быстро. Поэтому, выбрав такой вид устройства стяжки, уже через сутки или несколько Вы сможете приступить к укладке напольного покрытия. Отличие стяжки от промышленного пола Часто понятия стяжки и промышленного пола путают. Действительно эти понятия близки, если речь идет о бетонном промышленном поле. Однако разница заключается в толщине слоя (если речь идет о промышленном поле — то она может достигать полуметра, а стяжка пола — это покрытие толщиной в среднем в 5 см). Другое отличие — свойства покрытий. Стяжка отличается отличными теплоизоляционными свойствами, а также регулирует уровень влажности в помещении. Чего нельзя сказать про бетонный промышленный пол. И наконец, стяжка — это только основа, а промышленный пол — это готовое напольное покрытие. Особенности устройства стяжки Качество стяжки, срок ее службы во многом определяется тем, насколько правильно выполнены работы по её устройству. Поэтому отнеситесь со всей ответственностью к устройству стяжки. А если не уверены, что сможете выполнить эту работу на должном уровне, обратитесь за помощью к профессионалам. Ведь, как известно, ошибки всегда исправлять труднее, чем их не допустить. Если же Вы решили выполнять эту работу самостоятельно, мы предлагаем Вашему вниманию несколько рекомендаций, которые помогут выполнить устройство стяжки быстро и без ошибок.
Ваше опровержение как "опорожнение"!
Компания ООО «Департамент Новых Технологий» (участник общества Кардашев С.Н.) упомянутая в клеветнических заявлениях, никогда не занималась установкой и продажей «Регулируемых полов». Основной род ее деятельности - защита интеллектуальной собственности и заключения сублицензионных договоров от имени патентообладателя на использование различных патентов, в том числе и патентов на «Регулируемые полы». Сайт www.dnt.ru принадлежит не компании, а патентообладателю Кардашеву С.Н., который размещает на нем сведения о патентах, своих «ноу-хау» и судебной практике. Кардашев С.Н. и его компания ООО «Департамент Новых Технологий» не несет ответственности за коммерческую деятельность компаний, которым они выдают лицензии (сублицензии) на права использования патентов Кардашева С.Н. Других юридических отношений (участник общества, учредитель, руководитель) ДНТ и Кардашев С.Н. с этими компаниями не имеют. Кроме того в статье упоминается товарный знак «DNT», который является зарегистрированной торговой маркой и принадлежит «DNT». Никаких разрешений об использовании этого товарного знака, компаниям "Химпромторг", "МакроСтройЛогистика" и другим ООО «Департамент Новых Технологий» не выдавало.
Так же Кардашев С.Н. работает в Московской Городской Коллегией Адвокатов и по закону не имеет права заниматься предпринимательской деятельность.
Прошу незамедлительно снять клеветническую информацию размещённую на Вашем сайте, которая наносит мне ущерб, так как она порочит мое честное имя, а ее распространение - это преступление в отношении меня, за которое предусмотрена ответственность по ст.129 УК РФ.
С уважением,
Кардашев Сергей Николаевич